Николай Rostov - Симеон Сенатский и его История Александрова царствования, или Я не из его числа. Роман второй в четырёх книгах. Все книги в одном томе

– Васька сам олух. Ему только сантехником у князя Ростова работать. Князь без этой аксиомы обошелся.

И я, тут вы не сомневайтесь, закричал что есть мочи:

– Включай компьютер и записывай! – И, разумеется, от своего крика проснулся. – Надо же такому присниться, – сказал я вслух.

– А ты все-таки включи и записывай, – услышал я собственный шепот.

Я включил компьютер – и стал записывать свой «шепот» под стихающий шелест ночного дождя.

– Ну что, – сказал мне Павел Петрович, когда мы все поднялись по винтовой лестнице из комнаты воздушного шара на круглую площадку, что была на крыше, – давайте прощаться! – И он крепко обнял меня и троекратно расцеловал. – Вы мне доставили неизъяснимое удовольствие. И не расстраивайтесь. Вы все в нашей истории поняли, кроме одного. Почему я над вами хохотал! – И, нет, он не захохотал, а крепко пожал мою руку. – Прощайте, не поминайте лихом.

На круглой площадке гулял ветер. Воздушный шар, на котором они собирались улететь, упруго звенел над нашими головами. И небо было ясное, бездонное.

– Пора! – сказала княгиня Вера. – Прощайте.

– Можно я вас поцелую? – спросил я ее.

– Конечно, можно, – расхохоталась Прасковья Ивановна. – Но только всех – и Мари! – И обернулась к Марии Балконской: – Он, конечно, проказник – и такие глупости невообразимые про нас с тобой написал, но мы простим ему это!

– Я вымараю! – поспешно выкрикнул я. – Обязательно.

– А вот этого делать не надо, – подошла ко мне Мария и поцеловала в губы. – Прощайте!

– Почему? – растерялся я то ли от ее поцелуя, то ли от того, что она сказала.

– Обещайте, что не вымараете!

– Обещаю! Но почему?

– Экий вы глупый, – сказала мне Прасковья Ивановна – и поцеловала меня в лоб как маленького.

– Прощайте-прощайте! – пожал я руку Христофору Карловичу и князю Андрею. – И все-таки, – подошел я к княгине Вере, к моему доброму ангелу-хранителю, – я так и не узнал, как… – И я не смог продолжить, ком застрял у меня в горле, слезы навернулись на глаза.

– О князе Николае Андреевиче вы хотели спросить? – сказал за нее Павел Петрович, потому что и княгиня Вера тоже не могла говорить. – Так вы же сами знаете! Или я вам до того места роман ваш второй не дал досмотреть? Ничего, досмотрите. Я вам обещаю! – И они по лесенке стали подниматься в корзину воздушного шара.

– А целоваться не будем, – сказала княгиня Вера и решительно заявила: – Еще будет у нас повод свидеться!

– Рубите канат! – крикнул мне Павел Петрович.

Я перерубил – и воздушный шар медленно стал подниматься в небо.

Долго я смотрел, как удаляется он от меня. Наконец он превратился в черную точку – и слился с небом.

– Боже! – испугался вдруг я. – Как же теперь из дворца выберусь? – И даже от страха зажмурил глаза.

Когда я их открыл – еще больше испугался. Никакого дворца уже не было. Я стоял посредине ромашкового поля – и прямо ко мне бежала девушка в белом платье.

– Кати… Катерина Гавриловна! – сказал я ей, когда она чуть ли не налетела на меня. – Они улетели. Вы опоздали.

– Да, – посмотрела она на меня растерянно, – улетели? Почему без меня?

– Не знаю!

– А откуда вы меня знаете? – вдруг удивилась Катишь.

Да, это была она. Почему я ее узнал, я ей не ответил. По полю за ней широким своим шагом летела Лизи, выбрасывая перед собой зонтик – и сабельно и беспощадно им на своем пути срубая ромашкам головы!

– Бежим, – взял я Катерину Гавриловну за руку, – мы еще успеем их догнать. Видите мой экипаж?

– Вижу, – ответила она, и мы с ней побежали к коляске, стоявшей на краю ромашкового поля. Лизи устремилась за нами!

Мы успели добежать раньше нее. Я помог Катерине Гавриловне сесть в коляску, потом сам в нее вскочил.

– Позвольте! – стала взбираться в коляску и Лизи.

– Нет, не позволю, – уперся я ногой в эту, да простит меня читатель, английскую мужскую грудь – и вытолкнул его из коляски – опрокинул на землю!

Что это была действительно английская мужская грудь, не сомневайтесь. Уж этого мне не знать! И чтобы и у вас на этот счет никаких сомнений не было, скажу. Лизи – эту тощую английскую селедку, эту гувернантку… я полностью, как говорится, от ее плешивой головы, облитой дегтем, до его ног, что сейчас он задрал неприлично к небу, – выдумал. Изменил своему принципу (никаких литературных персонажей – только подлинные) – и вот он лежал, поверженный на землю нашу, – лежала в пыли эта аглицкая бестия! И забудем его, будто его и не было.