Ю Несбё - Охотники за головами

Наконец-то поворот на боковую дорогу. Он появился внезапно, надо было сконцентрироваться, чтобы вовремя затормозить. Отвратительная видимость, скользкий асфальт, одно движение – и машина вылетит в кусты у обочины, а как раз сейчас ни встреча с копами, ни свернутая шея мне совершенно ни к чему.

И вот я уже в сельской местности. Клочья тумана висели над фермами и холмистыми лугами по обе стороны дороги, которая постепенно делалась все более узкой и извилистой. Меня поливали фонтаны из-под колес фуры с надписью «Кухни „Сигдал“», пока, на мое счастье, не показался съезд на проселок, где я мог уже ехать сам по себе. Выбоины в асфальте сделались крупнее и многочисленнее, а фермы, наоборот, стали меньше и попадались реже. Снова съезд на проселок. Гравийный. И еще один. Долбаная глухомань. Тяжелые от дождя, низко висящие ветки скребли по машине, как пальцы слепца, пытающегося опознать незнакомца. Через двадцать минут езды со скоростью улитки я остановился. Примерно тогда же увидел дом.

Я натянул на голову капюшон свитера, прежде принадлежавшего Уве, и рысцой побежал к амбару с пристройкой, заметно покосившейся. По мнению Уве, это объяснялось тем, что Синдре О, фермер-нелюдим, живущий тут, до того скуп, что выстроил пристройку без фундамента, и она с каждым годом все глубже уходит в глину, сантиметр за сантиметром. Сам я ни разу не общался с этим типом, Уве это взял на себя, но я видел его пару раз издали и узнал теперь сутулую, тощую фигуру, стоящую на крыльце дома. Одному богу известно, как он расслышал шум машины в таком дожде. Между его ног терся жирный кот.

– Здрасте! – крикнул я, еще не добежав до крыльца.

Ответа не последовало.

– Здравствуйте, О! – повторил я.

Ответа по-прежнему не было.

Я остановился под дождем у подножия крыльца. Кот направился ко мне, мягко ступая по ступенькам. Я-то думал, кошки терпеть не могут дождь. У него были миндалевидные глаза, как у Дианы, и он прижался ко мне, словно старый приятель. Или словно я был ему совершенно чужой. Фермер опустил винтовку. По словам Уве, О пользовался оптическим прицелом старой винтовки, чтобы видеть, кто пришел, потому что он слишком жадный, чтобы купить себе нормальный бинокль. Но из тех же соображений он не мог себе позволить патронов, так что опасаться было нечего. Я полагал, что этот ритуал, кроме всего прочего, способствовал снижению количества гостей. О сплюнул через перила крыльца.

– А че етот Хикерюд, а, Браун?

Голос у него был скрипучий, как несмазанная дверь, а имя Хикерюд он выплюнул, словно ругательство. Откуда он узнал мою фамилию, я понятия не имел, но уж во всяком случае не от Уве.

– Приедет позже, – сказал я. – Можно, я поставлю свою машину у вас в амбаре?

О снова сплюнул:

– Ето тебе встанет. И машина ета не твоя, а етова Хикерюда. На чем он тады доберется?

Я глубоко вздохнул:

– На лыжах. Сколько надо?

– Пятьсот в сутки.

– Пять…сот?

Он презрительно ухмыльнулся:

– Или пусть стоит на дороге бесплатно.

Я пролистнул три двухсотки из бумажника Уве и поднялся на крыльцо, где Синдре О уже держал наготове костлявую ладонь. Он сунул купюры в пухлый бумажник и снова сплюнул.

– Сдачу можно и потом, – сказал я.

Он, не отвечая, вошел в дом и захлопнул за собой дверь.

Я задним ходом заехал в амбар и в темноте чуть не врезался в острые стальные зубья косилки. К счастью, косилка, прицепленная к синему трактору «Мэсси Фергюсон», находилась в поднятом положении. Так что вместо того, чтобы пробуравить мне задний бампер или проколоть покрышки, она только царапнула меня по крышке багажника, вовремя предупредив, не то десять стальных копий прошили бы мне заднее стекло.

Я поставил «мерседес» возле трактора, вынул папку и побежал наверх к домику. К счастью, ельник был такой густой, что почти не пропускал дождя, и, когда я наконец заперся внутри простого деревянного сруба, волосы мои были на удивление сухими. Я подумал было растопить печь, но отказался от этой мысли. Потратить столько усилий на то, чтобы спрятать машину, а потом сигнализировать с помощью дыма, что в доме кто-то есть, – это неостроумно. Только теперь я понял, как проголодался.

Я снял с себя джинсовую куртку Уве и повесил на спинку стула на кухне, прошелся по шкафам и обнаружил одну-единственную консервную банку мясной тушенки с картошкой, еще с прошлого раза, когда мы с Уве тут были. В шкафчиках не нашлось ни столовых приборов, ни открывалки, но я сумел пробить дырку в жестяной крышке стволом «глока». Я уселся и пальцами стал пихать в себя из банки ее жирное, соленое содержимое. Потом уставился на дождь за окном, льющий на лес, и маленький двор между домом и уборной. Зайдя в спальню, я сунул папку с Рубенсом под матрас и улегся на нижнюю койку двухъярусной кровати – подумать. На долгие раздумья меня не хватило. Видимо, вышел весь адреналин, произведенный организмом за сегодняшний день, потому что я вдруг открыл глаза и обнаружил, что спал. Я глянул на часы. Четыре часа дня. Вытащив мобильник, я обнаружил на нем восемь неотвеченных звонков. Четыре от Дианы, вероятно разыгрывающей роль встревоженной жены, пока Греве, наклонившись и глядя ей через плечо, интересуется, где меня черти носят. Три от Фердинанда, который, видимо, ждет приказа о назначении или, по крайней мере, инструкций, как дальше действовать с «Патфайндером». А один номер я сразу не узнал, потому что в свое время удалил его из списка. Но как оказалось, не из памяти и сердца. И, глядя на этот номер, я подумал, что у меня – человека, за свои тридцать с лишним лет на этой планете собравшего вокруг себя столько однокашников, бывших пассий, коллег и деловых знакомых, что они занимают два мегабайта в «Аутлуке», – есть на самом деле единственный человек, кому я точно могу довериться. Девушка, с которой я был знаком всего три недели. Ну да, трахался три недели. Кареглазая датчанка, которая одевается как чучело, отвечает односложно и чье имя, если произносить по-датски, состоит всего из трех звуков – Лод. И я не знал, для кого из нас это печальнее.