Эл Ригби - Ночь за нашими спинами

– Кто здесь?

Судя по тому, как кривится лицо «свободного», силы у Глински не поубавилось. Его пальцы сдавливают руку Гамильтона еще крепче, убирая подальше ото лба. Лишь после этого Глински открывает глаза.

– Да. Твои шаги я узнаю всегда.

«Свободный» смотрит на своего врага – но уже иначе. Выражение лица Гамильтона снова стало хмурым и упрямым. Ничего лишнего. Ответ звучит формально:

– Мы с моими людьми пришли за тобой. Можешь встать?

Глински выпускает его и тяжело приподнимается на локте.

– Трогательно. Не сомневаюсь, что Харперсон об этом уже пишет. Ты сказал ему, что я был пьян, когда упал сюда?

Гамильтон медленно качает головой. Его рука поддерживает «единоличника» за плечи, на его пальцы капает кровь с волос.

– У тебя наверняка сотрясение мозга. Ложись.

Глински презрительно кривится и, не меняя положения, уточняет:

– И что? Будешь играть в доктора? И ли сразу применим эвтаназию?

Пожалуй, мне хотелось бы знать, как Джей Гамильтон справился со своей обычной южной вспыльчивостью. Вместо ответа он мягко, но настойчиво опускает голову противника назад на пол.

– Мне просто нужно убедиться, что тебя можно двигать. Постарайся не дергаться. Пожалуйста.

«Свободный» водит пальцами по широкой грудной клетке Глински и ниже, прощупывая кости. В некоторых местах он надавливает, в некоторых едва касается. Сосредоточенно наблюдает и наконец, потеряв терпение, просит:

– Реагируй как-нибудь, чтобы я мог понять. Хотя бы матерись. Больно? Ребра сломаны?

– Думаю, нет. Пробуешь это исправить?

– А так?

Снова приподнявшись, «единоличник» отвечает кровавым плевком в сторону и тут же морщится. Его лицо искажается от боли, но даже теперь оно не теряет гордого и брезгливого выражения.

– Стоишь над поверженным врагом, милостиво предлагая ему помощь. Гребаный скаут. Монтигомо, черт тебя…

Пальцы «свободного» останавливаются и легко сжимаются на плече.

– Ты же понимаешь, что дело не в этом.

Глински вытирает кровь с подбородка и тяжело опускается на каменный пол.

– А в чем?

Гамильтон убирает руки и скрещивает их на груди.

– Это долгий разговор, а тебя надо вытащить. Сможешь встать, если обопрешься?

Здоровая рука на этот раз хватает его за отворот куртки и бесцеремонно тянет ближе.

– Говори. Давно пора. Может, ты перестанешь наконец мне мешаться!

«Свободный» все же теряет самообладание. Его губы поджимаются.

– Ублюдок.

Глински удовлетворенно хмыкает и отвратительно, фамильярно подмигивает:

– Спорим, сейчас скажешь, что ты меня ненавидишь?

– Хватит!

Гамильтон резко замахивается, и я опять безуспешно пытаюсь освободиться от Джона. Но кулак «свободного» проносится в дюйме от головы «единоличника» и врезается в каменный пол. Вспышка ярости проходит так же быстро, как и возникла.

– Впрочем… – Гамильтон смотрит на разбитую руку, – ты прав. Но послушай, черт тебя дери… – Он наклоняется. – Хватит, Ван. Хватит. Мы же верим в одно и то же! Знаешь… сегодня я сказал людям, что все это дерьмо скоро кончится. Я это устрою. Любым способом.

Гамильтон шепчет, но я все слышу. И так же отчетливо вижу, как рот «единоличника» вдруг начинает нервно дергаться.

– Мне легче застрелить тебя прямо сейчас, чем позволить нарушить обещание. Или застрелиться? Мне тебя не убить.

Гамильтон с удивлением смотрит на Глински, едва ли осознавая, что только что услышал. Но «единоличник» не отводит глаз. И «свободный» слабо, как-то почти затравленно улыбается:

– Мне тоже. Но я… всегда это знал.

– Почему?

Удивительно… но Глински задает этот вопрос вполне искренне. Без желчи или насмешки.

– Я был солдатом. Ты приезжал на все эти дурацкие военные смотры. Знаешь… когда-то я готов был отдать все, чтобы походить на тебя. Хоть немного.

– Городу повезло, что у тебя не вышло.

– А у меня не вышло?

– Ни капли.

Проходит несколько секунд. Двое смотрят друг другу в глаза, пытаясь что-то решить. И…

– Тогда, может, пора начинать заново?

Я замираю и почти не верю своим ушам. Эти слова . От этого чудовища. Если бы это слышал измученный мэр, если бы…

– И что делать?

– Что-нибудь придумаем. – На губах «единоличника» появляется кривая улыбка. – Только не надо так смотреть. Ты же не собираешься зарыдать на моей груди, доломав мои ребра? Или…

– Пошел ты.

С довольным смешком Глински прикрывает глаза. Гамильтон выпрямляется и дотрагивается до его шеи. «Единоличник» бесцеремонно одергивает его: