Натали Варгас - Шарада мертвеца. Книга вторая

Алена подняла на Камышиху глаза. В них действительно ютились волнение с тревогой… но не о первой ночи. Она чувствовала, что между нею и женихом встанет другая женщина.

К шести часам вечера экипаж маркиза де Конна, преодолев несколько десятков миль по раскисшей дороге, отметился на Ближней Рогатке Лиговского канала 10 10 Пограничная застава города. Ныне пересечение Московского и Лиговского проспектов , выехал на набережную Фонтанки и наконец покатился по долгожданной городской брусчатке в сторону Невского проспекта.

Умирающий свет холодного солнца, слякоть, сырость и сквозной ветер… Петербург! Город-оборотень, вечно перевоплощающаяся субстанция, порожденная жизнедеятельным скоплением живых существ вкупе с липкой хандрой и хронической простудой. Этот город, словно запоздавшее пробуждение, прибавлял каждому погостившему в нем то устойчиво болезненное ощущение, будто наяву продолжаешь слышать ворчание гранитных берегов об изнурительных дождях и надоевшей плесени…

Но Фонтанка у Невского! Эта часть города была самой фешенебельной и благоустроенной, всегда обновляющейся и вечно роскошной. Новые дворцы и дома сановников, без устали снующие экипажи, запряженные великолепными рысаками, чопорные модные ателье и ресторации, в каналах пестрят расписные гондолы и легкие дамские зонтики…

В правление императора Александра Павловича Петербург сильно изменился. И к лучшему, и к худшему. В первом случае – город расцвел, застроился, закипел, как деловой центр Европы, в одеждах чувствовалась свобода, в бытии – респектабельность, в нравах – непринужденность. Во втором – желание всех сословий походить исключительно на высший свет. Все, от каретников до сапожников, рядились и вели себя, подражая «приближенным их величеству», но как-то резко, до дурости неказисто и развязно непристойно. Одетые во все прозрачное дамы на морозных улицах капризно возражали замечаниям родителей в старомодных кафтанах, а молодые люди, нарумяненные и суетливые щеголи, одаривали рискующих серьезно простудиться дам комплиментами.

«Похоже, придется напрочь переехать в город, – прикинул маркиз, – спрос на хороших врачей скоро будет не в меру велик».

Маркиз де Конн хоть и не жил в городе, но частенько останавливался проездами в собственной усадьбе. Вот и сейчас он собирался устроиться в невской столице всего на неделю. По дороге задержался в нескольких модных домах. Маркиз не любил приезжать с голыми руками к своей наложнице, Мариам. Сумочки, веера и муфточки были выбором сегодняшнего вечера. За Невским, проехав мимо недавно отстроенных имперских конюшен, его экипаж остановился у двухэтажного дома, скрывающегося за низкой оградой.

Усадьба маркиза де Конна была многолюдна, преимущественно благодаря дворне, которой руководил дворецкий Климентий. Маркиз вежливо называл его по имени и отчеству – Климентий Ярославич, и неспроста. Хозяин редко бывал в собственном доме, и вся нагрузка по хозяйственной части дома целиком и полностью наваливалась на него. Помимо работников конюшен, бань и мастерских, прилагались три лакея, экономка с челядью, два буфетчика, повар с кондитершей, несколько горничных, не считая прачек, швей и поломоек. У всех были семьи и дети, а в хозяйственных пристройках двора жила еще и большая семья садовника – старого обрусевшего англичанина. Дом являл собой живой многоголосый улей, что, по мнению маркиза, должно было радовать юную Мариам, поскольку она ни на минуту не оставалась одна.

Впрочем, в личные покои наложницы были вхожи только ее телохранитель, Кабеза, и Пелагея, крепостная смышленая девочка, которую маркиз заполучил совсем недавно в качестве фрейлины и подружки Мариам.

– Господин, вы совсем устали! – пролепетала наложница навстречу де Конну. – Прошу вас, останьтесь у меня, я помогу вам отдохнуть!

Маркиз не спорил, приказал Пелагее уложить свои подарки у трещавшего веселым огнем камина, нежно поцеловал Мариам в лоб и послушно снял камзол с жилетом.

– Прошу тебя, поиграй для меня что-нибудь…

– Хотите я станцую или спою?

– Нет, только лютня… Я так соскучился по твоим струнам.

За будуаром, в спальне, под еле освещенными драпировками балдахина, возвышалось довольно необычное ложе. Круглое, диаметром метра в три, с высокой изогнутой спинкой по всему краю, обитое мягкой тафтой на турецкий манер и с небольшой «входной» дверцей. По трем ступенькам маркиз залез на ложе, улегся посередине круга, сложил руки за головой и… в наслаждении закрыл глаза. Здесь ему ничего не угрожало и никто не беспокоил. Мариам с лютней села у ног хозяина по-турецки. Опершись о пологую спинку, она чуть покрутилась, устраиваясь и, тронув тонкими пальцами струны старинного инструмента, ласково улыбнулась. Господин был в ее полной власти. По покоям полились мелодии Дю Мон Тристе, турдьона, гальярды и легких фантазий на тему средневековых легенд. По стенам спальни заструился аромат ладана и гальбана. Тепло Мариам убаюкивало. Полуосвещенные, слегка колышущиеся занавеси заволакивали успокоением, запах дурманил, и маркиз погрузился в легкий, приятный сон. Окружающие предметы, выхватываемые трепетным светом свечей, начали расплываться, медленно вытекая из сжатого вокруг пространства. Но вдруг что-то зашумело за дверями. Де Конн прислушался. По-видимому, слуги, зная о присутствии в доме хозяина, решили бдеть в приемной со своими просьбами и ходатайствами. Он глубоко вздохнул. Надо бы научиться не отвлекаться на посторонние звуки. Посмотрел на вьющийся дым ладана, прикрыл глаза. Его тело становилось легче. Тяжелые складки балдахина покрылись тонким узором забытья, и могло почудиться, что даже воздух в блаженстве замирал от сладости струнной музыки.