Джеймс Уилсон - Игра с тенью

Нельзя было не сочувствовать обоим, но я должна признаться, что мои симпатии были большей частью на ее стороне — хотя бы потому, что похожая судьба вполне могла ожидать меня. Возможно, мистер Кингсетт это почувствовал, потому что, когда он пожимал мне руку (иначе он поступить не мог после того, как мою руку пожала его жена), ладонь его была вялой и отстраненной, как дохлая рыба, он что-то неразборчиво пробормотал и немедленно отвернулся, уставившись водянистыми глазами на камин. Я отошла от него и тут с удивлением заметила, что леди Мисден внимательно и гневно наблюдала за нами.

Причина враждебности мистера Кингсетта не была связана с его положением в обществе. Уолтера он встретил как старого друга — или, вернее, он вцепился в него, как тонущий вцепляется в бревно, потому что наконец нашел возможность спастись от гибели в океане женщин, в котором тонул. Меньше чем за минуту он увел Уолтера подальше от меня и устроил в углу что-то вроде клуба для двух джентльменов. Я расслышала, как он начал заседание словами: «Мне кажется, картина должна что-то изображать, и должно быть понятно, что именно она изображает».

Я не желала смущать Уолтера и подслушивать его ответ, поэтому повернулась к миссис Кингсетт; та упрямо продолжала игнорировать своего мужа и снова погрузилась в разговор с леди Истлейк, а я чувствовала, что не могу вмешиваться. Чтобы не связываться с воинственной леди Мисден или ее застенчивой внучкой, я решила рассмотреть ближайшую картину.

Тема опять была классическая: «Улисс высмеивает Полифема». Зритель снова оказывался в нижнем левом углу, глядя по диагонали на низкий горизонт, где блистающий рассвет бросал в небо лучи, опаляя дно туч и пуская по нему кровавые отсветы. На переднем плане располагался корабль Улисса; его позолоченный корпус, отделанный красными и черными полосами, двигался слева направо в центр холста, направляясь в открытое море. Вода сонная и спокойная, крошечным волнам едва хватает энергии добраться до берега, но на борту все заняты делом: на палубах полно народу, весла в воде, матросы суетятся на реях, лихорадочно ставя узорчатые паруса или поднимая красные флаги. За ними, почти в темноте, темнеет остров Полифема.

Мне кажется, что еще до того, как я сознательно отметила какие-то детали, я знала, что эта картина не похожа на другие — или, скорее, что она каким-то образом совмещала все другие; как песня, из которой до сих пор ты слышал только несколько нот и половину припева, теперь она объединяла все те особенности, которые я заметила раньше, и чудесным образом сливала их в великолепное целое. Тут было и прекрасное, но безжалостное солнце, и вход в подземный мир — устье пещеры Полифема, черноту которого на этот раз нарушал не блеск змеи, а единственное красновато-золотое пятно, которое могло быть светом как костра внутри, так и солнца снаружи; и странные гибриды — то ли два предмета сразу, то ли один превращался в другой. Нос корабля Улисса был разверстой рыбьей пастью, и его форму повторяли две огромные дугообразные скалы в море позади него; а вокруг в пене играли серебристые фигуры — нимфы? духи? — которые постепенно угасали до прозрачности, пока не сливались с водой и не исчезали. С правого края холста их приветствовала фигура на носу другого корабля, которая поднималась вверх, как сжатый кулак, — или одна из странных конечностей-плавников, плоть, рыба и дерево разом — перед скоплением облаков, которые, если посмотреть внимательнее, были лошадьми колесницы Аполлона, вывозившими солнце в небо. А силуэт самого раненого гиганта, вздымавшегося над своим островом, был таким смутным, что вполне мог оказаться тучей или покрытой туманом вершиной горы.

Каждый из этих элементов сам по себе вызывал бы тревогу, но вместе они внушали некое сонное очарование, которое на мгновение заставило меня думать, что теперь я разглядела (хотя и не могла выразить словами) истинные намерения Тернера. Тема была достаточно мрачная и подана до безумия странным способом, но (по крайней мере, на этой картине) красота, похоже, наконец-то перевесила ужас и безумие, впитала все низкие элементы нашего бытия и превратила их в золото. Я взволнованно открыла записную книжку и написала: «Волшебник. Алхимик».

Едва я закончила, как меня заставил вздрогнуть (это видно по длинному хвостику «к» в слове «алхимик») чей-то голос, произнесший у моего локтя: