Джеймс Уилсон - Игра с тенью

Вернувшись домой, я получила письмо от Уолтера. Почему давно нет от меня писем? Сейчас я не могу ему писать.

Пятница

Очень поздно, но это неважно. Я похожа на генерала, вдохновленного успехом, который сознает, что должен вырвать победу, пока судьба к нему благосклонна.

Первое: мистер Пэдмор. Благодарение Богу, он жив, он в порядке и в здравом уме — или, по крайней мере, был в здравом уме три часа назад. И, главное, он поведал мне значительно больше того, что я надеялась услышать.

Судя по названию, Оливер-билдингс представлялись мне грязными, дурно пахнущими многоквартирными домами. Но на самом деле это несколько одноэтажных зданий богадельни — из красного кирпича, в готическом стиле, разместившихся вокруг покрытой травой площади, загороженной железной решеткой с коваными воротами.

Когда я постучалась в квартиру номер один, мое сердце билось очень сильно, оно едва не выскакивало из груди, и я опасалась, что не смогу заговорить обычным голосом. Впрочем, ответ «Войдите!» прозвучал мягко и успокоительно, и я немного расслабилась. Я поддалась, сознаю, иррациональному чувству. Не было никакой гарантии, что мне ответил сам мистер Пэдмор, ведь, если он умер, его жилье могли предоставить другому постояльцу. И все же, услышав одно-единственное слово, я почему-то уверовала: это именно он, и мы обязательно станем друзьями.

Я вошла и оказалась в чистенькой комнате, которая занимала все внутреннее пространство дома и служила, по всей вероятности, гостиной, кухней и библиотекой одновременно. Очаг представлял собой нечто вроде открытой плиты с небольшой печкой с одной стороны и вместительным камином, до такой степени набитым тлеющими углями, что атмосфера в комнате была удушающей, словно в теплице. Слева помещался книжный шкаф, справа — буфет, уставленный рядами красно-золотой фарфоровой посуды, красиво поблескивавшей в лучах света из окна, располагавшегося позади. В центре комнаты стоял стол с тонкими ножками, покрытый чистой белой скатертью, а на столе — чашки, сахарница и груда бумаг, среди которых я заметила и свое письмо. Вокруг стола — причудливое скопление стульев из дубового и орехового дерева. На одном из них — основательном, старомодном, с коричневыми подлокотниками и растопыренными ножками, предназначенном, казалось, для сквайра-скупердяя из романа Филдинга, — сидел очень старый человек, чрезвычайно худой, занимавший едва ли половину сиденья. Он, несомненно, ожидал меня, ибо тут же осведомился:

— Мисс Халкомб?

Он попытался встать, но, наполовину поднявшись, не смог двинуться дальше. Его поза — вытянутая вперед голова и вцепившиеся в закругленные подлокотники руки — была столь неудобной, что я немедленно попросила его оставаться на прежнем месте; в то же мгновение он с благодарной улыбкой опустился на сиденье.

— Дух бодр, — сказал он, — но вот суставы подводят. Он протянул мне руку: — Здравствуйте!

— Здравствуйте!

Его рука показалась мне легкой и тонкой птичьей лапкой, словно природа, решив не тратиться на столь близкое к могиле тело, превратила его в простейший механизм.

— Я очень рад познакомиться с вами, — сказал он. Вытащив из кармана чистый носовой платок красного цвета, он протянул его мне: — Не соблаговолите ли повесить его на окно возле двери?

— Конечно, — откликнулась я, стараясь говорить как можно естественнее, будто ко мне обратились с самой заурядной просьбой и я этого ожидала.

Однако мое замешательство не укрылось от мистера Пэдмора и, передавая платок, он пояснил:

— Это знак, чтобы подали чаю.

Я зацепила платок за оконную щеколду, где он вяло повис, напоминая поникший флаг. Однако мистер Пэдмор был, по-видимому, удовлетворен, ибо кивнул и сказал:

— Спасибо. Вы присядете?

Усевшись возле него и осознав, что он не просто стар, а невозможно, невообразимо древен, я едва сдержала возглас изумления. Я должна была бы заметить это раньше, если бы мистер Пэдмор не потрудился привести себя в порядок — вероятно, в мою честь. Светло-голубой, прекрасного покроя сюртук с латунными пуговицами сильно его молодил, пока вы не замечали, что он слишком велик для усохшего тела владельца, поэтому на груди и плечах образовались складки. Поредевшие, но красивые и блестящие, будто витое серебро, волосы были старательно уложены на макушке, прикрывая веснушчатый череп. Но более всего поразили меня аккуратные мазки румян на щеках. Признаюсь, я сочла их просто шокирующими; но когда я заметила, как ласковы его глаза, я поняла: вовсе не тщеславие вынудило мистера Пэдмора приукраситься подобным образом, но утонченное стремление выглядеть наиболее достойно. (Циник возразит: оба эти мотива равнозначны. Но ведь тщеславие жаждет восхищения? А мистер Пэдмор хотел всего лишь доставить удовольствие гостю.)