Джеймс Уилсон - Игра с тенью

ТОМ: Что же, я, на самом деле…

Входят ПЕРЕ-ТЕРНЕР и КУЛД-КАТ. Они застывают, рассматривая полотно.

ТОМ: Хорошо?

КУЛД-КАТ (глядя на Пере-Тернера): Гм. Гм. Гм. Гм. Гм.

ПЕРЕ-ТЕРНЕР: Недостает желтых оттенков.

КУЛД-КАТ: Действительно, желтый цвет весьма изменил бы все к лучшему.

ПЕРЕ-ТЕРНЕР: И о'слепительное солнце.

КУЛД-КАТ: Ну конечно! Солнце!

ПЕРЕ-ТЕРНЕР: И м'орское чудовище.

КУЛД-КАТ: Именно это я и хотел предложить.

ПЕРЕ-ТЕРНЕР: Где ваши краски?

Том протягивает ему палитру.

ПЕРЕ-ТЕРНЕР: Кулд-Кат, выпишите счет. Итак…

Начинает ожесточенно смешивать краски. Входят СЭР ДЖАЙЛС И МИСТЕР МЕЖЕР.

СЭР ДЖАЙЛС: Нет! Нет! Нет! Нет! Нет!

ТОМ: А сейчас в чем дело?

СЭР ДЖАЙЛС: Нет! Стойте! Соблазн!

ТОМ (в сторону): Как, я разоблачен?

СЭР ДЖАЙЛС: Мистер Уайлд, не позволяйте ввести себя в чудовищное заблуждение!

ТОМ: Я могу заблуждаться, сэр Джайлс, однако ничто, связанное с мисс Лаквелл, нельзя счесть чудовищным.

СЭР ДЖАЙЛС: Позвольте взглянуть. Где моя лупа, Межер?

Межер протягивает ему лупу. Сэр Джайлс изучает через нее картину, медленно отступая назад.

ПЕРЕ-ТЕРНЕР: Лупа? Все искажается, как г'ворит сэр Окуляр, вкусовщина довлеет над гением, все на заказ, ничто не дозволено, хотя п'режние творения можно было счесть совершенными.

СЭР ДЖАЙЛС: Ваша картина хороша, мистер Уайлд, очень хороша. Я бы заметил только, что она должна быть коричневее, в особенности — кожа и зубы, ибо Природа, вы же знаете, имеет чрезвычайно коричневый оттенок, так учили нас Старые Мастера, хотя это и ускользает от неподготовленного глаза. Но, подводя итог, я заявляю: избегайте издержек Пере-Тернеризма, и вы станете величайшей надеждой британской школы!

ТОМ: Но я как раз пытался объяснить мисс Лаквелл…

СПИД (за сценой): Однако я полагал, что именно я — надежда британской школы!

Входит СПИД с лестницей и, неумышленно задев ею сэра Джайлса, повергает его на землю.

СЭР ДЖАЙЛС: Да, вы были ею в прошлом году.

Уильям Тернер тоже здесь. Вы с ним знакомы? Он, несомненно, знает Вас — все напоминает ему о Вас, он, очевидно, Ваш поклонник, однако он не раскрывает своих секретов и не сообщает об этом прямо. У меня нет причин для ревности — было бы куда хуже иметь соперником ничтожество. Последнее, о чем мне известно, — в 1792 году он работал над росписями для Пантеона, а теперь производит впечатление вполне преуспевающего художника, и мистер Бекфорд пригласил его писать акварельные виды своего поместья.

Вы ведь наверняка удивляетесь, что привело меня в Фонхилл? Мистеру Бекфорду настоятельно понадобились монахи. И поскольку он не в состоянии заполучить реальных священнослужителей (из-за всем известного атеизма и странностей), то обратился к ирландцу-паписту, театральному менеджеру, дабы приобрести поддельных. Каждое утро я собираю «парней», как зовет их мистер Бекфорд, в огромном, еще не отделанном зале и упражняюсь с ними в пении, обрядах и молитвах до тех пор, пока не теряю терпения, что случается достаточно часто, ибо трудно ожидать больших успехов от учеников, на отбор которых повлияли не способности, а умение подлизываться.

«И зачем же ему понадобились монахи?» — вопрошаете Вы (нет, Вы шепчете, Вы бормочете; я слышу Вас, выводя эти строки). Так вот, он хочет, чтобы монахи заполнили его дом, который в завершенном виде станет величайшим готическим дворцом в мире — трехсот пятидесяти футов длиной, а высота башни будет соперничать со шпилем собора Солсбери. На будущий год он запланировал une grande ouverture, и подготовка идет полным ходом — хотя я не в состоянии постичь его замыслов относительно приема гостей, ведь он так озабочен благополучием здешних бабочек, что ни один из уважаемых членов общества и ногой сюда не ступит. Когда прошлым вечером, после обеда, я выглянул из окна, то передо мной открылось самое диковинное зрелище: рабочие снуют взад и вперед в мерцающем свете фонаря, между ними рыщет Бекфорд в костюме аббата, и подле него — услужливый Ятт, архитектор, похожий на нервного послушника. А позади — Тернер, то скрывающийся в тени, где, очевидно, и есть его истинное пристанище, то вновь появляющийся, будто маленький эльф, и делающий зарисовки столь быстро, что его руку не разглядеть. Я едва не расхохотался, но вовремя вспомнил: сей памятник глупости зиждется на бедных покрытых рубцами спинах несчастных негров из колоний, где Бекфорд обрел свое состояние.