Джеймс Уилсон - Игра с тенью

Трепещущая новобрачная все еще ждет. Тернер утверждает, что страдает мигренями, поэтому не сможет читать лекций в следующем году.

Должен заканчивать и звать Перкинса, дабы совершить вечерний туалет — но прежде еще чуть-чуть занимательных сведений. Брак наконец-то совершился! Тернер впервые явил себя публике в роли профессора перспективы!

Ларкин (я встретил его у Б.) поведал мне: это самое замечательное из столичных событий, если судить по количеству юмористических публикаций, рисунков в газетах и пр. Лектор уверенно повествует об одном, затем — о другом, пока постепенно не теряется всякий смысл, и Тернер с его аудиторией уже не понимают, о чем идет речь, за исключением того, что говорится явно не о перспективе. Ни фарс, ни комедия с этим не сравнятся, уверяет Ларкин. Академия может продавать билеты по гинее каждый и собрать зрителей со всего Лондона.

Короче говоря, дражайшая мамочка, мистер Тернер здесь, и он вовсе не таков, каким я ожидала его видеть, — он не груб, не нелюдим, а очаровательно застенчив, жизнерадостен и способен высказать собственное мнение почти по каждому предмету, от Чайльд Гарольда до того, как отражают свет мокрые перья. Мы встретились у меня в саду, когда я пыталась рисовать море и Портсмут. Я страшно смутилась из-за того, что именно он увидел мои рисунки, однако он был очень добр и приложил массу усилий, дабы помочь мне, не выказав ни капли неодобрения либо критики.

Он, мазок за мазком, написал одну из своих conver-sazziones. Представь полотно кисти Ватто, на которое упали капли дождя, прежде чем краска успела высохнуть, — и картина перед тобой.

Жаль, что вас не было с нами прошлым вечером — мы обедали у Натхэмпстедов. Сам обед оказался вполне ординарным, за исключением одного замечательного разшіечения — молодой мистер Смайли, qui veut devenir artiste, [13] Растущий художник. — Примеч. перев. как он себя называет, чрезвычайно развлек нас, изображая Тернера, читающего лекцию в Академии. Его салфетка превратилась в записи Тернера — конечно же, потерянные лектором и в итоге обнаруженные под моим стулом. Один из лакеев преобразился в ассистента Тернера (к которому тот адресуется чаще, нежели к аудитории) — и, когда слова молодого Смайли можно было расслышать, они в точности напоминали речь Тернера, непоследовательную и невнятную. Не припомню всего, что он говорил, но апельсин, кажется, оказался «сфероидной формой»; полукруглая арка окна — «полуэллиптической»; а юных «д'жентльменов» из Академии он призвал «в'знести суть пейзажа до поэтических в'сот 'сторической живописи, во славу Британской империи». Прозвучала еще много чего в таком же роде, однако я не все расслышала, увы, de trop rire».

(Том Уайлд видит в театре Люси Лаквелл и влюбляется в нее. Он следует за ней в загородный дом ее опекуна, знатока искусств лорда Даббла, и проникает туда, отрекомендовавшись художником и предложив написать портрет Люси. Но вместо того, чтобы остаться наедине с предметом своей любви, как он надеялся, Уайлд терпит нашествие художников и знатоков живописи, дающих ему советы.)

Входит СПИД

СПИД: Нет, нет, нет, нет, нет.

ТОМ: Как, снова чего-то недостает?

СПИД: Недостаточно впечатляет.

ЛЮСИ: О неправда, мистер Спид, вовсе нет!

СПИД: Почему бы вам не одеть ее в костюм Боадицеи или Британнии? Портреты — это вам не пустое место, их необходимо «поднимать на должную высоту», как говорит сэр Окуляр. История, вот в чем суть. Обождите. Я добуду корону и лестницу. (Удаляется.)

ТОМ: Милая мисс Лаквелл!

ЛЮСИ: Милый мистер Уайлд!

ТОМ: Милая Люси!

(Берет ее за руку.)

ЛЮСИ: О! О! О!

ТОМ: Боюсь, что должен кое в чем признаться.

ЛЮСИ: О, молю, не бойтесь! Я буду счастлива, счастлива, дорогой, дорогой мистер Уайлд, услышать любое признание, которое вы сочтете возможным сделать.