Валера Жен - Катарсис

Не надо себя обманывать, всей душой Степан Михайлович всегда был на стороне донкихотов и робингудов , большинство людей видит в них высшую справедливость. Желая остаться простым наблюдателем, он сам подсознательно включился в криминальные разбирательства. Не упускает молодых людей из поля видимости, чтобы в нужный момент прийти им на помощь. Для работника МВД – неслыханный случай. А круг деятельности преступной парочки расширяется, приобретает масштабы карательной операции по уничтожению банды. Уничтожение? Да, так предполагает Степан Михайлович, чтобы таким, умозрительным, способом выпустить пар. Обвинять его не в чем, предположения, как говорится, к делу не пришьешь. Уже и мир видится светлее.

Он бы мог и дальше рассуждать для собственного оправдания, но факты говорят за себя – троих человек нет. Кто следующий? Вопрос уже сам слетает с языка, и никакой связи с событиями на туристической базе. Имеет ли Вадеев причастность к убийствам на туристической базе? А если нет, то зачем повернул на преступный путь, и преступник ли он вообще? Всюду предположения. Выводы без доказательств не годятся, и к Алексину пришло озарение. Выражаясь точнее, он почувствовал, в каком направлении надо искать ответы.

15 октября.

Воскресный день, теплая солнечная погода, но Степан Михайлович отказался пригласить Людмилу Николаевну в осенний сад на прогулку. Решение потребовало немалых усилий. Совместные мероприятия создавали особый душевный подъем на всю неделю, когда работа ладилась, дни не казались однообразными и серыми. Утром позвонил и объяснил, каким образом появилось неотложное дело, и, если она не возражает, встречу лучше отложить до вечера.

Дальнейшие действия Алексина соответствовали отработанной схеме, благодаря которой ему всегда удавалось выследить свою парочку. То есть к девяти часам он сидел в тени деревьев напротив подъезда Зуевой. На этот раз они никуда не спешили, а в праздном настроении отправились в ближайший кафетерий. Степан Михайлович остался снаружи и, ввиду выходного дня, наконец-то увидел все прелести бабьего лета. Как в природе, так и в расторможенных взглядах прохожих теплилась надежда, Конечно, вершиной всякой мечты может быть только любовь. Кому как не Алексину знать тайные пружины жизнелюбия, теперь на нем самом сказывается общение с Людмилой Николаевной. Все бы ничего, но долгое отсутствие молодых людей не может радовать Степана Михайловича, зря он, что ли, жертвует личным временем. Потеряв терпение, вошел в просторный остекленный тамбур и увидел, как они оживленно беседуют за уютным столиком, мало обращая внимания на остывающий кофе. Их лица, разгоряченные и счастливые, совсем не соответствуют образу той жизни, какую приходится им вести. Скорее, состояние людей, не отягощенных угрызениями совести. И Степан Михайлович почувствовал нечто вроде оскорбленного самолюбия. В это же самое время он мог беседовать с Люсей и также счастливо улыбаться.

Вышел на улицу, осмотрелся по сторонам. Обнаружил на углу кафетерия телефонную будку с выбитыми стеклами. Проверил диафрагму и выдержку на своем «Зените», подошел поближе к телефону. Вовремя, потому что в тамбуре кафетерия показались размытые отраженным солнцем фигуры его подопечных. Итак, скорее в будку! Наводка на резкость, щелчок, и Алексин с улыбкой посмотрел на удаляющихся влюбленных. Потом увидел снаружи престарелого человека, ждущего своей очереди, опустил в аппарат монету, набрал номер.

– Алло! Людмила Николаевна?.. Да, освободился. Предлагаю встретиться у кинотеатра «Аврора». Посидим в кафетерии и вместе решим, как провести вечер… До встречи!

Остаток дня показался призрачным. Степан Михайлович вряд ли мог дословно восстановить разговор с Людмилой Николаевной или назвать маршрут их прогулки. Зато он отчетливо помнит свой рассказ об отношениях между молодыми людьми и своей версии. Нежно-голубые глаза восторженно смотрели на него, и… Нет, к дьяволу все! Лишь бы еще раз увидеть ее ласковый взгляд.

Большую часть ночи просидел в ванной, в которой уже давно оборудовал компактный и удобный фотоуголок. Никому не признавался, но все последние пять лет хотел заняться художественной фотографией. Наверное, поэтому придирался к Федору, когда тот при всякой паузе в работе старался запечатлеть на пленке фрагменты неповторимой природы. Сказывалась легко объяснимая зависть, но именно Федор стал делиться с ним секретами фотоискусства. Алексину черт-те как надоели казенные отношения и жесткая дисциплина, а творчество уже подразумевает духовную свободу и закономерно приносит моральное удовлетворение. Желание сохраняется, и даже собрана приличная библиотека для самообразования, но только сейчас Степан Михайлович почувствовал себя истинным фотографом. Им двигает страсть к искусству, а не какая-то производственная необходимость.