Алёна Половнева - Мегеры

Запустение давно проглотило это маленькое белое зданьице, но Демид не терял надежды. Вот-вот что-то должно произойти, что-то должно случиться, какой-то качественный прорыв в его забуксовавшей жизни, и…

Подул свежий ветер, и Демид почувствовал холод и запах креозота с вокзала. Вкусный ветер, осенний. Раньше здесь пахло еще и булками с хлебокомбината, но завод стоял уже несколько месяцев. Ветер завывал между «скорыми» «ЙоБа», шевелил волосы на его затылке и платочек соседки по лавочке – благообразной седенькой бабульки, периодически вздыхавшей о какой-то своей печали.

У Демида неприятностей тоже было море, но основной оставалось тотальное безденежье. Работы не было никакой, единственный заработок – «Плотина». Люди, даже придавленные разрухой, продолжали читать сплетни, продолжали их хотеть. Маленькая копеечка падала от рекламодателей, старых и верных. Еще чуток – от партнерской программы видеохостинга, где в виде коротких роликов хранились все события Верхних и Нижних Мегер за последние четыре года – ровно столько прошло после выпуска Демида из университета. Там накопилась целая видеотека, которую постоянно кто-то пересматривал. Но новых видео почти не было: снимать интересные, смотрибельные ролики стало невозможно, как и писать длинные осмысленные тексты.

Потому что в Мегерах больше ничего не происходило.

Молодые бежали на Материк в поисках лучшей доли, и на полуострове оставались только те, кому на большой земле было бы еще хуже. Население постепенно заместилось бабушками и дедушками, приехавшими лечиться в «ЙоБ» по социальной программе. Они проходили свои обследования, делали свои операции и процедуры и оставались на свою долгую реабилитацию. Болезные старички с удовольствием бродили по узким кривым улочкам Нижних Мегер, на выходные отправлялись к морю дышать солью, раскланивались друг с другом и никуда не уезжали, вытесняя из этого города события, страсть, молодость, интриги. Писать было не о чем.

Здесь даже бар остался только один – «Лаборатория», здесь, возле «ЙоБа», который выжил исключительно потому, что медики пьют как лошади – и одна кондитерская «Самоварня», где из-под полы продавали печенье с коноплей.

«Лаборатория» была гадюшником. На полу, залитом паленым виски, валялась скорлупа от орехов, которая нагло хрустела под каблуками принарядившихся дамочек – сумеречных прелестниц, которые на досуге охотились на врачей. Наряжались они отчаянно, будто бы каждый вечер был последним. Как известно, чем хуже экономике, тем короче становятся женские юбки.

Главная цель ночных охотниц вышла из здания в своем темно-синем кашемировом пальто и щелкнула брелоком. Черный внедорожник приветливо мигнул фарами.

Брокк заметил Демида, улыбнулся и кивнул на машину, предлагая подвезти. Он отрицательно помотал головой и пошевелил двумя пальцами в воздухе, сообщая, что хотел бы пройтись пешком. До отеля было далеко, но Демид так давно не был на свежем воздухе. Похороны ведь только в четыре.

Кошмар! Сколько раз за последнюю неделю ему пришлось повторить фразу, что похороны – в четыре?!

Новопреставленная раба божья Виолетта была человеком неоднозначным: у нее были космические амбиции и очень мало возможностей для их реализации. Она была танцовщицей и по ее собственному утверждению хотела отказаться от классических балетных норм, видимо, позабыв, что для того, чтобы от чего-то отказаться, нужно это что-то сначала как следует изучить. В случае Виолетты – получить крепкую классическую базу.

В Мегерах была плохонькая балетная школа, в которой преподавали две старые высохшие воблы, никогда не нюхавшие большой сцены. Многие мегерские девочки и мальчики приходили туда в три годика и с усердием потели у станка на радость родителям. Кто к десяти обнаруживал у себя способности, те уезжали на Материк, в знаменитое на весь мир хореографическое училище. Они оставляли здесь однокашников попроще, которые мучили станок до восьмого класса и все равно ехали получать танцевальное среднеспециальное. Почти все они так и сгинули в безвестности на пыльном вытертом паркете домов культуры и таких же захолустных студий.

Впрочем, те, кто уехал, Демиду были неинтересны. Вот Виолетта и Саша Гингер – другое дело. Обе были выкормышами этой студии, и обе с потрохами принадлежали полуострову. Уезжая, они возвращались снова и снова.

Виолетта, бросив все свои силы на попытки достучаться до местной публики, стала для Демида постоянным источником информационных поводов. Она хотела говорить о жестокости и насилии в современном обществе, о судьбе и становлении характера женщины, но получались лишь безумные языческие пляски, от которых воротило неискушенного мегерского зрителя. Возможно потому, что Ви на словах хоть и сыпала радикальными феминистическими максимами, но свои работы насыщала отчаянно женственными и провокативно-сексуальными связками. К тому же танцовщики на сцене у нее говорили, а сюжетные линии были такими кошмарно запутанными, что даже самые отчаянные эстеты – такие сыскались и здесь, в Мегерах – не решались искать в них глубинный смысл.