Максин Мей-Фан Чан - Восьмая личность

– Да, я с ней связана, – говорит она. – Есть сотни мест, где она могла бы работать. И она хочет, чтобы я сегодня вечером снова пошла туда с ней.

– Ясно. А что с работой?

Она смотрит на меня, выражение на ее лице неожиданно становится мягче. Кажется, ей приятно, что я помню.

– Ну? – спрашиваю я.

Она словно чего-то ждет, улыбаясь. Она играет со мной.

– Меня взяли! – восклицает она. – Позвонил Джек и предложил мне работу. Сказал, что ему понравилось мое портфолио и то, как я говорила на собеседовании. Он считает, что из нас получится отличная команда.

– Мои поздравления, это здорово. – Я улыбаюсь.

– Спасибо. Приступаю на следующей неделе.

– Итак, новая работа и веселое свидание.

Она смотрит на меня из-под полуопущенных век. Застенчиво.

Пауза.

– Я – фотожурналист. Кто бы мог подумать? – Она улыбается.

Я улыбаюсь в ответ.

– Я так счастлива, – говорит она, наклоняясь вперед. – Я так долго наблюдала за работой Джека. Я, знаете ли, жду не дождусь, когда смогу ассистировать ему. Я многое хочу изменить, помочь сообществам наладить контакт друг с другом. С помощью своих фотографий рассказывать о важном.

Я киваю, поощряя ее.

– Есть нечто особенное в том, чтобы информировать людей. Знакомить их с фактами. Овладевать сценой. Вооружившись фотоаппаратом и расположившись на безопасном расстоянии, вникать в суть ситуации.

– Это самое расстояние, оно для тебя что-то значит? – спрашиваю я.

– Наверное. Когда располагаешь фотоаппарат между собой и тем, что ты снимаешь, появляется определенная автономия. Ты чувствуешь близость без страха, что кто-то или что-то поглотит тебя.

– Интересное слово – «поглотит», – говорю я.

Она откашливается и взмахивает руками. Спонтанное действие.

– Наверное, – говорит она.

Я жду. Впитываю ее оживленность и энтузиазм. От оптимизма у нее расширяются глаза; правда, которую она говорит, вдруг становится заразительной.

– А как свидание? – наконец спрашиваю я, помня о том, что надо двигаться дальше. Наша работа – марафон, а не спринт.

– Было очень весело.

Она опять улыбается, видимо, углубившись в воспоминания о событиях выходных: о медленной прогулке до «Курящего козла», где они с Шоном ели мидии с ямсом и плавающего краба и запивали все это вкуснейшим красным вином; о том, как он заметил ее робость и успокоил улыбкой; о долгих разговорах; о поездке в такси домой; о поцелуях; о том, как он поутру пек для нее блинчики, которые плавали в сливочном масле и сиропе – ее любимое блюдо.

Интересно то, что она пропустила тот этап, когда они занимались страстным сексом, но я заполнил пропуски. Позволил себе пофантазировать, как лихорадочно сплетаются два возбужденных молодых тела.

Алекса смотрит на литографию женщины с длинной шеей – она прислонена к окну – и сама вытягивает свою. В конечном итоге ее взгляд останавливается на картине у меня над головой.

– Одна из ваших пациенток? – Она указывает на картину.

– Да, – отвечаю я.

– Вам нравится? – спрашивает она. – Или вы повесили ее потому, что у вас не было выбора? Как-никак вам не приходится смотреть на нее.

Я продвигаюсь вперед в своем кресле, поворачиваюсь и смотрю на картину. Мое внимание приковано к утесам.

– Мне она нравится, – говорю я. – А тебе?

Ее мимика выражает сомнение.

– Гм, не знаю, – отвечает она.

– Почему?

– Уж больно она холодная. На нервы действует.

Я жестом предлагаю ей продолжать.

– Наводит меня на мысли о тех способах, какими я могла бы там уйти из жизни, – говорит она, скрещивая руки на груди.

Я откидываюсь на спинку кресла.

– Например?

– Например, спрыгнуть с утеса. При ударе о воду я бы свернула себе шею. И плавала бы там по кругу. Как мусор, который не выбросил ребенок, игравший в песочном замке. Я бы медленно дрейфовала. И билась бы головой об острые камни, пока…

Она делает паузу.

– …пока какой-нибудь бедняга, выгуливающий собаку, не нашел бы меня. Если бы это была женщина, она дико завопила бы, увидев, как я плаваю лицом вниз. Мои волосы были бы запачканы кровью. Она бы тут же позвонила в службу спасения. Меня бы унесли на носилках.

Она откашливается.

– Есть еще лодка, – продолжает она. – Я представляю, что села на мель. Не могу плыть. Через какое-то время я умираю от обезвоживания, кружащие в небе чайки пикируют вниз и выклевывают мне глаза. Медленная и мучительная смерть. Или оказаться старой и одинокой на маяке, как у Вирджинии Вульф. Там нет ничего, кроме моих мыслей, которые топят меня в отчаянии. Постепенно мои волосы седеют от безумия.