Полина Луговцова - Река – костяные берега

– Ты цел? – спросил главаря подошедший Красавчик. Вид у него был растерянный.

– Цел, – ответил Лапоть, поднимаясь на ноги и машинально отряхиваясь – на самом деле ему было безразлично, запачкался ли он, просто хотел занять трясущиеся руки.

– Как мы будем все это разгребать? – истерично спросил Зяблик срывающимся голосом, вытягивая шею и вглядываясь в темноту. – Думаете, они еще живы?

– Ну ты меня и задолбал! – не выдержал Лапоть и, сам того не ожидая, двинул вечно ноющему подельнику кулаком в лицо.

Тот пошатнулся и, повернувшись, побежал прочь, тонко повизгивая.

Первым нашли Звонаря. Он лежал на спине, раскинувшись звездой, и не подавал признаков жизни. Красавчик посветил фонарем ему в лицо – плотно сомкнутые веки пострадавшего даже не дрогнули. Из раны на лбу текла кровь.

– Черт с ним! Сам виноват, сам башку подставил! – Лапоть с досадой сплюнул в сторону. – Пошли, Гнома поищем.

Когда луч фонаря выхватил из темноты распростертое на тропе тело карлика и осветил его неестественно вывернутую шею, оба они одновременно выругались: было ясно, что бедняге уже ничем нельзя помочь. «Ладно, все равно с него толку не было», – подумал Лапоть и глянул на Красавчика – похоже, тому пришла в голову та же мысль.

Сбежавшего Зяблика нигде не было видно. Тело Гнома волоком спустили с горы и спрятали в зарослях вербы. Сделать это было не трудно: весил коротышка мало, а идти вниз было намного легче, чем карабкаться вверх. Неподалеку должна была стоять приготовленная для перевозки колокола грузовая тележка, но ее нигде не было, как и самого колокола. Лапоть и Красавчик облазили горный склон вдоль и поперек, исследовали все овраги и заросли у подножия горы, но тщетно: и тележка, и колокол как сквозь землю провалились. Лишь спустя несколько часов бесплодных поисков, когда небо над горой из чернильного стало грязно-серым, Лапоть вдруг злобно выругался и воскликнул:

– Зяблик! Он колокол укатил – больше некому! Убью падлу!

– Куда ему, одному! – с сомнением возразил Красавчик. – Мы вчетвером колокол едва поднимали. Как он мог его на тележку-то один затащить?

– Так ведь некому больше!

– Ну… – Красавчик хмыкнул, помолчал, а затем огорошил подельника неожиданным предположением: – Помнишь, Зяблик говорил, что гора заколдованная? Я вот думаю: может, и правда? Пошли отсюда, от греха подальше, ну его… Колокол этот!

– А я тебя умным считал! – Лапоть скривился в презрительной гримасе, но на самом деле мысли о вмешательстве высших сил тоже переполняли его голову. Как назло, вспомнились глаза небесного старца, увиденные им в причудливом переплетении ночных туч, подсвеченных робко выглядывающей луной. «Божья кара!» – пронеслось в голове, и впервые в жизни Лаптю стало по-настоящему страшно. Что, если колокол тот и вправду был заколдованный? И гора тоже? Ведь болтают в селе, будто это и не гора, а курган, в глубине которого похоронены древние предки кудыкинцев, погибшие то ли в какой-то битве, то ли от неизвестного мора, – вроде как курган возвели оттого, что умерших было слишком много и хоронить их было негде. Может быть, сейчас их разгневанные души собрались над горой и готовятся обрушить наказание на головы грабителей, дерзнувших похитить их святыню? Может быть, и Зяблик валяется где-то со сломанной шеей, а вовсе не сбежал вместе с добычей? Может быть, и добыча исчезла потому, что души мертвых взяли колокол под свою защиту и сделали его невидимым? Кто знает, что тут происходит! Лучше убраться подальше да поскорее, пока Кудыкино еще досматривает свой последний сон и можно проскользнуть домой незаметно. А потом, когда найдут на горе тело Звонаря, решат, что это несчастный случай: обломилась балка во время звона, да и все. Гнома в кустах вообще никто не найдет, а колокол искать никто не будет – кому он нужен! Никто ведь больше не знает о «камазах», собирающих металлолом в райцентре. И даже не подозревает, сколько стоит там килограмм чистой меди.

Подумав об упущенной прибыли, Лапоть чуть не взвыл. Но ничего другого не оставалось, как отправиться восвояси несолоно хлебавши, спрятав лицо под низко надвинутым капюшоном куртки, чтобы, даже если кто и увидит двух мужиков на улице в такой ранний час, не смог их узнать. Подельники бесшумно крались вдоль заборов, как коты, подбирающиеся к хозяйской крынке со сметаной: к счастью, за ночь подморозило, грязь затвердела и не чавкала под ногами, а покрытые ледяной коркой лужи оставались в стороне, в вытоптанной посреди улицы колее. Плотно прикрытые ставни на окнах домов не только берегли покой хозяев, но и надежно скрывали от их глаз происходящее снаружи. Лапоть и Красавчик, уже уверенные в том, что им удастся пройти по селу незамеченными, беспрепятственно добрались до конца улицы, свернули на соседнюю и поравнялись с домом старухи Двузубовой, как вдруг обоих будто пригвоздило к месту: воздух рассек дикий крик и, подобно камню, брошенному хулиганом, разбил сонную тишину, словно тонкое стекло, на множество звенящих осколков. В первое мгновение Лаптю показалось, что его сердце разорвалось, и он сейчас рухнет с инфарктом. Он вцепился в плечо Красавчика, и тот пошатнулся, чудом удержавшись на ногах. Крик повторился еще громче, калитка в заборе рядом с ними распахнулась, и из нее выскочила растрепанная Нюра, внучка Двузубовой. Увидев прямо перед собой силуэты мужчин, ахнула, резко отшатнулась в сторону и, голося, помчалась куда-то, кроша босыми ногами хрупкий лед в застывших лужах.