Len Kein - Вдали от дома

– Эй, – я окликаю соседа, что стоит и тупит свой взгляд, – кто-нибудь знает, что тут случилось?

– А черт его разберет. Вчера была девка, а сегодня нет. Во дела, – он стоит в засаленных штанах и растянутой майке, тупит взгляд, чешет свой затылок и видно, что ни черта не понимает.

Я спрашиваю еще у парочки соседей, в надежде, что они хоть что-то знают, но никто ничего не говорит. И вообще видно, как все разом заткнулись. Атмосфера непрекращающегося балагана разом сменилась на атмосферу загробной тишины и выжидания. Я все еще не мог отделаться от мысли, что возможно она умерла из-за меня. Это я ее приковал туда, она из-за меня была беззащитна перед той опасностью, что пришла в ее дом. Мне стало страшно. За себя, за нее. Паршиво быть причастным к чужой смерти. Ты будто запачкался в дерьме, которое не можешь отстирать.

Я хожу по квартире взад вперед и думаю, что делать. Что вообще делают в таких случаях? Но ведь, по сути, не я же ее убил? Так ведь? Но я создал все для этого условия. Черт. Как ни крути, но я был в дерьме. Одно лишь спасало, никто не станет расследовать смерть мертвой шлюхи и никогда не узнает, что я вообще у нее был. А так как времени было за полночь, никто меня и не видел.

С тех пор как она умерла, жизнь в нашем социальном жилище для нищебродов стала тише, дети перестали вести себя как ублюдки, а пьяный сосед слева внезапно стал просто трезвым соседом. Казалось, что ее смерть улучшила общую обстановку, однако в своих глазах я так и остался для себя потенциальным убийцей.

Странным образом случается так, что когда ты принимаешь в себе убийцу, ты оказываешься готов и к другим более аморальным вещам. Что-то подобное чувствовал и я после этого случая. Где-то внутри меня сидела давняя глубокая злость, которая до сих пор искала выход наружу, и лишь после ее смерти я почувствовал, что могу ее выразить. Не мудрено, что такие ситуации превращают людей в маньяков.

Я включаю телик для того, чтобы забыться. Алкоголь или наркотики не были моим способом, и это было скорее от нехватки денег, чем от изобилия воли.

– Трагическое событие случилось на благотворительном вечере посвященному борьбе с онкологией… – вещает ведущий в наглаженном синем костюме и дурацком красном галстуке.

– Люди умирают, вот это новость.

– … несчастно погиб дворецкий семьи Де Ла Рэй, известной своими вкладами в области медицины и фармакологии. Томасу Моррисону было 67 лет…

– Ух ты… – я делаю звук громче. На экране показывают перепуганных гостей, главу семейства – Чарльза Де Ла Рэя, его сына, который явно не в себе, и толпы бегающих официантов.

Их семья всегда была на виду, по крайней мере, старший из их семейства. Они были отличным примером того, как можно делать деньги из воздуха, а потом жрать их за обеденным столом. Чертов богатенький ублюдок и не понимает, что значит жить как другие. Я смотрю в его бирюзовые знакомые глаза с какой-то глубокой злостью и ковыряю пластиковой вилкой рыбные консервы по акции. Меня поглощает чувство безысходности и несправедливости, зависти, ревности, меня накрывает это чувство, и вилка в моих руках лопается с характерным треском.

– Черт, – я откладываю консервы и подхожу к окну, не могу найти себе места, я трогаю свои удлиненные пыльные черные волосы и закидываю прядь назад, – так ведь не должно быть. Это несправедливо. Должен ли я… – я мечусь по комнате туда-сюда в поисках каких-то ответов на вопрос, который я и сам для себя еще не сформулировал, – да, должен… конечно, должен…

Я сажусь обратно перед телевизором и таращусь на него. Я смотрю в его перепуганные глаза, а в моей голове вспыхивает такая злость, что любые сомнения остаются просто неуместны.

– Ты должен меня узнать, гребаный ты ублюдок. Я восстановлю справедливость.

Я выключаю телик и откидываюсь на диван. Я таращусь в потрескавшийся потолок и воображаю, как это будет. Я представляю, что скажу ему, когда его лицо будет прямо передо мной, я представляю взгляд его безумных глаз, когда он всё поймет. Я представляю этот день, и меня бросает в дрожь. Он больше не выходит из моей головы. Я должен это сделать. Я должен ему. Чем больше времени проходит, тем больше я, как мне кажется, оказываюсь к этому готов. Это мысль становится моей целью, моим смыслом, моим безумием. По крайней мере, теперь я знаю, для чего мне жить. Надо все хорошенько обдумать.

Через неделю дает о себе знать дело о мертвой шлюхе из Ньюхэма. Как выяснилось, в период с двух до четырех ночи к ней пришел один из ее ухажеров, который считал, будто у них нечто большее, чем секс за деньги. Дверь была не заперта, а потому он вошел без особого труда. Когда он увидел ее голой, прикованной наручниками для эротических игр, то он тут же все понял – сучка ему явно изменила. Он пришел в ярость, стянул с нее покрывало, бросил на пол, стянул с себя штаны и трахал ее до тех пор, пока ее вагина не превратилась в кашу. Зачем он порвал ей рот – не понятно. Может от злости, или из эротических соображений. Черт разберет этих больных ублюдков. Все это время она была прикована к постели, из-за сопротивления она содрала себе всю кожу на запястьях, из-за кляпа она не могла сказать и слова, не говоря уже о том, чтобы позвать на помощь. Если кто и слышал ее мычание, то, вероятно, приняли его за то, что исходило из ее квартиры практически каждую ночь.