Александр Кожинов - Отчёт №17—3

К вечеру они договорились встретиться, что и сделали, но на этот раз в её номере. Снова пили виски, снова танцевали. Приблизительно в 22:41 постоялица отеля Зинаида Бахвальская услышала дикий женский вопль. Она испугалась и позвонила на стойку регистрации:

– Люда, это Вы?

– Я, а что, Зинаида Михайловна?

– Людочка, я тут слышала невероятный женский вопль в комнате №13. Будто кого-то зарезали. Попросите Мишу зайти.

Когда он пришёл домой, его уже ждала соседка Инесса под дверью.

– Сардар Серафимович, ну так нельзя! Вы опять на работе, а у меня снова все стены в воде. Я только в том году новые обои поклеила, а они уже все разбухли. Ну так же совершенно нельзя! Мне это надоело, Вы меня всё время топите. Моя слепая мать всегда начинает на всю квартиру визжать и кричать: «Тонем! Помогите!» Из-за этого на нас жалуются другие соседи. Они-то думают, что это всерьёз. Вот сегодня снова вся лестница собралась у нашей квартиры с ветошью. Пришлось их прогонять. Ну как же так можно? Почините наконец-то трубы, Вы же мужчина в конце концов!

Сардар Серафимович Тюпченко только промолчал и вошёл в квартиру. Вечер ожидался неприятным, ему пришлось убирать квартиру и думать о возмещении урона гражданке Инессе. Он бы хотел поругаться с ней, его прямо-таки распирало, но он молчал, как было положено по долгу службы. Не сказать, что ему это нравилось, но он всегда молчал. Когда его за это попрекали, он только говорил: «В молчании – сила!» Другие его всегда хвалили и убеждали в правильности отвечать на конфликты молчанием. Как-то это по-советски, по-нашенски. Он соглашался со вторыми и улыбался первым.

Ссориться со строптивыми соседками не полагалось ему и по профессии. Он был человек важный и почти деликатный. Будучи совсем юным, он поступил в Дангэйский государственный университет имени прокурора В. Н. Терентьева на филологический факультет, где навсегда и остался. В тридцать два года он стал доктором филологических наук и сразу же получил почётное звание «член-корреспондент ДАО РАН» за свою фундаментальную монографию «Пришвин как неодарвинист». Он не совсем понимал, зачем он этим занимался, но когда он что-то вдруг выдумывал, то на него находил приступ счастья. Тогда он принимался бегать по лужам или устраивал их у себя в квартире. Большую же радость ему приносило членство в союзе писателей г. Дангэ, в который входили почти все жители этого города, за исключением маленьких детей и людей без документов. Членство было платное, и каждый житель города раз в год стоял в очереди на местную почту, чтобы оплатить сокровенными запасами продолжение членства. Были и те, кто в этот союз не входил. Так, например, его сосед по этажу Виталий Николаевич, человек весьма уважаемый в городе, прокурор, в быту был кем-то вроде изгоя или производил впечатление попросту неприятного человека, которого все стремились избегать.

После махинаций с тряпкой, Сардар Серафимович начал рассматривать книжные полки. Тут у него было полное собрание сочинений Пришвина, там виднелся зачитанный сборник Симонова. Совсем вверху, скорее ради гордости, стояло полное собрание сочинений Александра Дюма. Дюма он снова протёр тряпкой, чтобы никто не заподозрил, что мушкетёры его совсем не интересуют. Учёный делал так каждый вечер для того, чтобы, как он, краснея, объяснял: «если бы кто-нибудь вдруг вошёл, то заметил бы, что Сардар Серафимович примерный!» И правда, все считали его абсолютно примерным, правда несколько рассеянным. От этого у него почти не бывало гостей. Разве что Елена Юрьевна забежит показания счётчика снять. Иногда Инесса заходила, но её он не любил. Они то с мужем включат музыку на всю квартиру, то придут жаловаться на потоп. В общем-то он их избегал.

Больше всего он не любил детей, да и вообще всех, кому не было двадцати пяти лет. Возраст полноправия достигался именно в двадцать пять лет, из-за чего шли постоянные напряжённые споры. Отягощалось это тем, что детям ему приходилось преподавать. Преподаватель всегда крадучись плёлся в лекционный зал, стремясь подслушать разговоры студентов. Они его видели издалека, из-за чего притихали. Он им никогда не верил и вечно ждал издёвки. Студенты его слушали мало. Что бы он не читал студентам, будь то «Русская литература XIX века» или же «Американский модернизм», он после недолгой преамбулы всегда переходил к Пришвину – это их раздражало. Обычно подобное происходило так: