Елена Жег - Жертва. Между долгом и человечностью

– Доброе утро, милые мои! – грянуло из динамиков сладкое воркование и в ту же секунду опутало комнату, отражаясь от стен, увешанных колонками.

«Аллилуйя», – отрепетировано вторил Ангелине хор. Вокалисты уже закончилли распевку и теперь задорно пританцовывали у стены.

Главная обвела зал веселым взглядом. Сверкнули глубокие как небо, синие глаза. Довольная увиденным, она кивнула.

– Все собрались? Я так рада вас здесь видеть! Лично приветствовать на нашем очередном Большом собрании Избранных!

Она говорила и слегка мотала головой, в попытке откинуть волосы назад, словно повторяла: «Нет, нет, нет!».

– Надеюсь, у всех всё хорошо? Кхм… Раз-раз. Итак, расскажу, что мы сегодня будем делать… Ой, забыла, кстати: со многими из вас мы вместе уже не первый месяц, но всё же, я напомню… Девушки, для каждой из вас у нас всегда открыты двери! Утром, днем и даже ночью – приходите, когда захочется. Если у вас вопросы, проблемы, что-то заботит, мучает, гложет – девчонки, мы здесь только для вас! Вы всегда можете проконсультироваться у лучших врачей общины, для вас работают квалифицированные психологи, да и просто приходите поболтать. Здесь все вам рады: от санитара до пастора! – она нежно рассмеялась и зал тут же отозвался эхом сотен голосов.

– Хорошо?

Ангелина вновь обвела взглядом так же резко притихшую аудиторию, отметила согласные кивки. Затем одобрительно угукнула и продолжила:

– Итак, программа! Сегодня мы приготовили для вас невероятный сюрприз – невероятно откровенный!.. Ммм, я вас заинтриговала? Вот и славно! А сперва выступит наш любимый отец Апполинарий! Далее, после его душеспасительной проповеди, мы поприветствуем наших новеньких! И вот уже после – будет сюрприз!

Зал взорвался аплодисментами. Ангелина, сияя, слегка поклонилась публике и жестом пригласила на трибуну пастора. Она что-то ему быстро шепнула и отошла к стене, где села на специально принесенный, отдельно выставленный для неё стул.

Святой отец или пастор Апполинарий – молодящийся мужчина лет сорока пяти – смиренно подождал пока шум утихнет, затем важно откашлялся, настраивая аудиторию на серьезный лад. Постепенно девушки успокоились и вернулись к своему обычному состоянию: со скучающим видом воззрились на сцену, где, уперев руки в бока, деловито смотрел вдаль пастор.

С первого взгляда он не располагал к себе: маленький рост и мальчишеские плечи, соседствовали у него с упитанным животом, таким удивительным для подтянутой, вечно экономящей на продуктах общины. Случится очертить его мелом и увидишь ромб. Голова пастора, покрытая редкими, но жесткими темными волосами, сияла проплешиной на затылке и казалась совсем крошечной. Уходящие вверх залысины укрупняли сальное, лоснящееся лицо. Сплюснутый, широкий с крючковатым кончиком нос почти вплотную прижимался к пухлой губе, а довершали картину маленькие, крошечные темные глазки под мясистыми нависающими веками.

Но от него веяло такой харизмой! Раскатистый, обволакивающий голос пастора обладал поистине гипнотической силой, нежил и ласкал слух собеседника. А жесты, хоть и были суетливы, но рисовали человека солидного, отличались непринужденностью, достоинством и благообразием, а также присущей некоторым особенным мужчинам вальяжностью.

– Доброго дня, сестры! – начал он и зал затопило рокочущей волной спокойствия и неги, какую внушал его голос. – Как Ваше настроение, самочувствие?

Отец Апполинарий задумчиво покивал, поулыбался сам себе. Казалось, он обдумывает: что бы сегодня сказать, как бы получше начать? Но затем пастор опустил взгляд к лежащим на трибуне заметкам, сокрытым от глаз небольшим бортиком, и начал читать заготовленную проповедь:

– Меня серьезно заботит ваше самочувствие и тяготы, которые приходится претерпевать на пути к очищению. Те, которые мне не дано Господом когда-либо испытать! О них я и хотел бы сегодня поговорить!

– Сегодня, когда я заходил в любимое Благословенное отделение, то придержал дверь одной из Вас (не буду называть имени, дабы никого не смущать)…

В это время сидящая недалеко от Веры девушка задорно помахала отцу рукой.

– Да-да, Мэредит! – кокетливо отозвался он, – Я рад, что ты показалась нам всем! Так вот, заметьте, у Мэредит уже подходит срок к разрешению от бремени… А на этой стадии Искупления приходится ой как тяжело! Думаю, не ошибусь, если скажу, что именно поэтому она с таким трудом вошла в здание и с облегчением, села передохнуть на диван в холле. И она сказала тогда: «Господи, как же тяжело!». А после, обратилась лично ко мне: «Неужели нельзя было сделать всё это хоть немного проще, пастор?».