Роми Хаусманн - Милое дитя

– Почему твой брат рассердился бы? Вы не брали его в свои поездки?

– Ему все равно не понравилось бы.

Сестра Рут склоняет голову набок.

Поначалу я не хочу говорить, потому что мне немного стыдно. Но потом задумываюсь: ведь я не виновата, что мама любит меня больше и предпочитает брать в поездки одну.

– Дело не в этом… он бы рассердился, если б узнал, что мы давали ему снотворное, – объясняю я, но не смотрю при этом на сестру Рут и продолжаю разглядывать свое платье.

Мама непременно должна зашить правый карман, когда мы вернемся домой.

Это произошло в мае, в четверг. В этот день я исчезла из этого мира. Алиса провалилась в кроличью нору, полетела вниз головой и ударилась о землю. Подозреваю, что он вколол мне анестетик, прежде чем уволок в хижину. Первое, что я помню, – это запах мочи, пота и затхлого воздуха. Потом, словно откуда-то издалека, – лязг, как будто ключ проворачивается в замке, и щелчок выключателя. Я шевельнулась, только когда он несколько раз ткнул меня ботинком.

– Как ты, Лена? – спросил стоящий надо мной человек и улыбнулся.

Взгляд метнулся по комнате, от стеллажа, занимающего почти всю стену с противоположной стороны, по консервным банкам из стекла, картофельным мешкам, еще каким-то припасам, к чему-то темному – судя по серебристым замкам, моей дорожной сумке; от нескольких канистр и поленницы в углу к лампочке под потолком, а от нее – по собственным ногам к перемотанным упаковочной лентой щиколоткам, по своим запачканным джинсам к пропахшей по́том майке и рукам, стянутым в области запястий и прикованным цепочкой из стяжек к сливной трубе раковины. И, наконец, снова к человеку, который все с той же улыбкой терпеливым голосом повторил свой вопрос:

– Как ты, Лена?

Лена. Это не я, меня не так зовут.

Шестеренки в мозгу пришли в движение. Это недоразумение; должно быть, он меня с кем-то спутал. Я заскулила в кляп, как побитая собака. Потом попыталась все объяснить. При этом с такой силой тянула руки, что стяжки врезались в кожу.

Он сочувственно покачал головой, развернулся и пошел к двери. Клик , свет погас. Дверь закрылась, лязгнул металл, ключ дважды провернулся в замке.

Я осталась одна, в полной темноте. И принялась кричать и рвать стяжки. И то и другое без толку. Мой крик застревал в кляпе, а стяжки держали крепко. Я была похищена. Прикована к сливной трубе. Ужасающее недоразумение. И в темноте происходящее вселяло еще больше страха. Комната как будто растворялась. Я витала в черном бесформенном пространстве, и мыслям не за что было зацепиться. Я представила лицо этого человека. Его серые глаза, чуть загнутый нос, его улыбку, темные вьющиеся волосы. Я смотрела на него лишь мгновение, и все-таки его образ отпечатался в мозгу. Как и его голос.

Как ты, Лена?

Лена, Лена, Лена… Я знала одну Лену. Практикантка в рекламном агентстве, где я работала. Капризная и дерзкая особа. Богатые родители, очень богатые. Тогда я догадалась. Ему нужна была она ! Лена с богатыми родителями. Выкуп, вот в чем дело. Чего же следовало ждать? Что он убьет меня, когда осознает свой просчет? Отпустит? Потребует выкуп за меня? Я представила, как мой отец складывает пачки денег в «дипломат». При этом у него никогда не было ни «дипломата», ни, собственно, денег. Я представила маму в черной одежде и черной шляпе, как она покусывает нижнюю губу и раздумывает, что бы такого сказать, помимо того, что бо́льшую своей часть жизни я была для них разочарованием. И Кирстен, которая впервые согласилась бы с ней. Я вспомнила даже старую фрау Бар-Лев с третьего этажа; как она примыкает к шеренге качающих головами и сетует, до чего небрежно я отношусь к графику уборки на общей лестнице. Такие сами ищут неприятностей. Мысли кружились в голове, мешались, и не за что было уцепиться в этом черном пространстве. Только эта вонь, пот, моча, затхлый воздух, и я плыла – меня уносило – прочь.

Очнулась. Я снова оказалась здесь. По-прежнему здесь.

Слезящимися глазами я смотрела на лампочку, висевшую под потолком на коротком кабеле.

– Как ты, Лена?

Он вернулся. Стоял надо мной, как прежде, и улыбался.

По моим прикидкам я провела в плену немногим больше половины дня. Хотя ощущения и рассудок расходились в этом отношении диаметрально. В темноте время замирало. И все-таки я чувствовала себя не настолько плохо, чтобы допускать более длительный период. У меня болела голова, и одолевала слабость, но разум еще функционировал. Хоть он и рисовал передо мной единственную перспективу: Через два-три дня без воды ты умрешь .