Артур Бузницкий - Дневник давно погибшего самурая

Присмотревшись к его глазам, пристально, внимательно изучающим меня, ощущения в их чужеродности только усилились, они явно были для него чужими, точно не его, но как это было возможно в этом реальном мире? Это оставалось для меня загадкой. Находясь в его глазницах, они выполняли все необходимые для него функции и при этом, необъяснимым образом, принадлежали не ему. Они словно жили в нём параллельной жизнью. Были не его и одновременно как бы его.

После того, как я купил у него эти монеты, он пригласил меня на кухню выпить чаю, и то, как он меня об этом попросил, было видно, что он давно нуждается в живом общении и ему хочется при любой возможности подольше с кем-то поговорить и я согласился и мы пошли на кухню. Не прошло и часа, как я уже знал всю его историю, так его мучащую все эти годы. Дело было в том, что когда-то, ещё в шестидесятые годы, когда она служил в нашем посольстве в Индии, по своей линии, к ним прибыла делегация высокопоставленных советских чиновников, решался вопрос о каких-то крупных военных поставках, и его, как начальника службы безопасности посольства, строго предупредили, чтобы не было никаких эксцессов. В делегации находились родственники членов политбюро, а так как была информация о готовящемся теракте на одного из индийских лидеров, встречей с которым предполагалось завершить последний день визита делегации, то ему и его службе дали секретную инструкцию, в которой говорилось, что при любом подозрении на теракт – стрелять на поражение. И вот наступил последний день визита. Принимающая сторона уже ждала их делегацию, а встреча должна была происходить рядом с оживленной городской улицей. Картеж посольских машин уже подъехал к назначенному месту встречу и люди из делегации начали выходить из машин, как тут из толпы зевак, которые почти сразу собрались рядом с этим местом, чтобы поглазеть на начало для себя какого-то нового события, отделился мальчик лет десяти-двенадцати, не по сезону тепло одетый, он стремительно побежал к ним, к людям из делегации, которые только что по выходили из машин. Он бежал к ним, но в его беге не было ничего детского, ничего безмятежного, в нём, в этом беге, наоборот присутствовало что-то пугающее, непонятное, угрожающее…

По крайней мере, моему рассказчику так показалось в первые секунды его приближения к ним. По непонятной, по необъяснимой для себя причине, с застарелой болью в голосе он признался, что его объяло в те мгновения, такое невольное беспокойство, такой почти мистический страх, если не ужас, что не успел даже понять, что произошло, как начал стрелять в этого мальчика, который почти добежал до них со своей страшной, пугающей улыбкой на лице и даже быстрая смерть не смогла её стереть с его детского, такого наивного вблизи лица, загорелого почти до черноты.

Он не верил своим глазам, не верил самому себе, что только что убил ребёнка, практически ни за что – за его бег к ним. Лихорадочно, в панике он начал быстро ощупывать его одежду, в тайной надежде, что найдёт под нею если не пояс шахида, то хотя бы что-то, что если и не оправдает его, то хотя бы как-то объяснит его ужасный поступок, но под жалкими лохмотьями его ничего не было.

Трагический инцидент быстро замяли с обоих сторон, на кону был крупный контракт на поставку оружия и скандал никому не был нужен. Начали проходить месяцы и годы, а он так и не смог забыть этого ребёнка, убитого им тогда. Глаза этого мальчика, которые застыли перед ним навсегда, теперь пристально и с удивлением смотрели на него в любое время суток, смотрели своей застывшей ночью для него, того всеми забытого дня. Проходили дни и ночи, а эти глаза по-прежнему от него никуда не исчезали, со временем они начали жить отдельной жизнью рядом с ним, стали следить за ним из любого угла его квартиры. Тогда, после смерти мальчика, он узнал после проведенного расследования, что он был одержим и страдал от какого-то психического недуга, скорее всего от какой-то душевной болезни.

Слушая этот грустный, такой печальный рассказ, я не решался признаться Ивану Алексеевичу, что глаза этого забытого всеми ребёнка уже давно живут в нём, необъяснимым, совершенно непостижимым образом заменившие, а точнее подменившие его собственные. Вероятнее всего в качестве компенсации за давнюю вину перед ним.

Простившись вскоре, я договорился с ним перед уходом, что зайду к нему через неделю. Спустившись вниз и проходя через двор этого дома, я случайно услышал обрывок разговора двух женщин, стоящих у одного из подъездов, рядом с ними стоял темноволосый мальчик лет десяти-двенадцати, он был в темных очках. Одна из женщин жаловалась другой, что не знает, что делать с сыном, ребенок почти уже не видит на оба глаза.