Вероника Трифонова - Последняя жертва

Благодаря Алине же более-менее удалось выровнять и ситуацию с деньгами. Но те четыре месяца, проведённые Ксюшей в отчаянной нужде и множественных ограничениях себя во всем, были весьма нелёгкими. Моменты, когда ей удавалось тогда поесть где-нибудь в гостях, она считала везением, но не могла для себя допустить, чтобы это происходило часто – навязываться и выпрашивать, давя на жалость, всегда было выше её достоинства.

Сейчас, вставая с кровати и, пошатываясь от головокружения, под аккомпанемент урчания пустого желудка, направляясь к стене, ей подумалось: как бы она отреагировала тогда, узнай, что когда-нибудь с дефицитом еды для неё будет ещё хуже? Настолько хуже, что ей придётся соскребать со стен засохшие куски позавчерашней тушёной капусты? Собирать, с горящими от внимания глазами изучая каждый миллиметр холодно-голубых бетонных стен, дверей, кровати и земляного пола, стараясь не пропустить ни одного обнаруженного кусочка, и тут же жадно класть в рот, не обращая внимания, что на вкус она уже стала окислившейся и холодной. Капуста просто таяла во рту, независимо от того, какие попадались куски: сырые и вялые, как половая тряпка, или полностью засохшие, аппетитно хрустевшие при жевании. Ксюша продолжала находить их повсюду и сразу есть, даже не тратя лишне время на то, чтобы помыть слегка запачканные землёй те останки капусты, что она поднимала с пола.

И казалось, в этот момент не было ничего замечательнее.

Она была странной, эта девушка. Такой удивительной, загадочной и непонятной, насколько он, само воплощение аномалии и человеческой особенности, мог её оценить.

В близости с ней тоже было что-то совершенное иное. Мягкое, летучее, прозрачное ощущение. Он не мог этого объяснить – такого раньше не появлялось. За всю жизнь у него было много женщин, и со всеми происходило по-разному. Кто-то истошно кричал, захлебываясь своей кровью, отчего его собственная приливала к низу живота со скоростью стремительной волны, и дело шло быстрее, сильнее и насыщенней. В такие моменты он мог сказать, что испытывает удовольствие на самом деле, а не вводит себя, как обычно, в заблуждение, попутно пытаясь обмануть и свой организм.

Другие молча застывали в восковой гримасе ужаса. Удовлетворения это, по сравнению с первыми, приносило меньше, и тогда потом ему дольше приходилось добиваться его, заставляя эти дышащие маски ожить и кричать, показывать эмоции, показывать все, на что они способны, под услужливым гнетом продолжительной агонии. Иногда он сразу начинал с этого, если девушка по каким-то причинам не вызывала у него желания – на тот момент или вообще. Бывало, он мог подумать, хочется ли ему близости с той или другой только после того, как они показывали ему свои эмоции во всей красе. С помощью боли и ужаса – только так. Именно эти эмоции, первородные, с которыми каждый человек приходит в этот мир, он считал самыми настоящими, подлинными. Ему всегда было интересно, как долго они могут ярко проявляться, прежде чем наступит утомление и полная неспособность реагировать на болевые стимулы – такие опыты он проводил несколько раз.

На втором месте иерархии находились сладострастные и гордые чувства, испытываемые во время действия, продиктованного древнейшим инстинктом продолжения рода. На третьем – возбуждение и азарт, возникающие у охотника, преследующего добычу. Головокружительный впрыск в кровь адреналина во время погони, и невероятно сильный выброс эндорфина, когда та обретает свой логический финал – жертва поймана, пленена и убита.

Всё, берущее истоки от далеких предков людей, по праву считалось величественным и настоящим. Остальное – фальшивка, лишь притворство. Лживые и двуличные правила игры, установленные жалкими, пустыми человеческими существами.

В его мыслях снова возникла она. Он вспоминал её широко раскрытые, горящие голубые глаза, на дне глубокого колодца которых явственно плескался страх. Невинные завитки локон, таинственно качающиеся по бокам её побледневших щек, которые были у неё во время их первой встречи, и навели его на мысль о старинных королевах и придворных дамах. И при этом он не мог отделаться от ощущения, что в этом было что-то не так. Это напрямую было связано с текстом, написанным от руки на тех бумажных листах, что он отыскал у неё в кармане.

Но всё же, она показалась ему другой ещё в тот самый первый раз. Во время этого она не вела себя ни как первая категория, ни как вторая. В тот момент в её затуманенной голубой дали глаз проскальзывало не что иное, как задумчивость. Как будто она, унесясь далеко-далеко, стала не участницей, а зрительницей действия, и явно это оценивала, а может, с чем-то сравнивала, думая, достаточно ли это для неё… Дальше ему в голову приходил совсем невероятный вариант.