Марк Литчер - Следуя в глубину

– Георгий Мусаевич, к вам пришли, – и тихо добавила, – из министерства.

– Так что заходи, Паша, как что надумаешь.

Я пожал его костлявую руку и вышел. Долго ещё в голове звучал голос Ризо: «Займитесь психотерапией». Я вспомнил, как часто приходилось объяснять разницу между психиатрией и психотерапией. Особенно маме, которая всё представляла сына в просторном кабинете с кушеткой, на которой лежит зажравшийся бизнесмен в депрессухе, и я объясняю ему, что яма в лесу снится не к тому, что за ним скоро придут конкуренты, а, возможно, из этой ямы он достанет тот самый клад, найдёт то, что так долго искал. В какой-то момент раздражение на такие фантазии матери сменилось любопытством, что же ещё она напридумывает. Бесполезно было объяснять, что мой интерес – это нарушение работы мозга, выявление патологии и по возможности лечение, больше на физиологическом уровне, нежели на психическом. Мне не нужно было погружаться в душу, скитаться в детских переживаниях и снах. Как пошутил однажды мой коллега, психиатрия – это когда мужчине, который любит подсматривать за женщинами и мастурбировать в кустах, говоришь, что он больной извращенец и даёшь таблетку, а психотерапия и, в частности, психоанализ – это когда спрашиваешь, почему дрочит левой, если он правша, что при этом ощущает на ментальном уровне и как относится вообще к своей матери. Вот такие шутки у психиатров.

Психотерапию я изучал, прошёл несколько курсов, но что-то меня в ней отталкивало, наверное, сам мой характер не предполагал близких душевных контактов, определённого уровня эмпатии, без которых я не представлял терапию, да и интересовала меня всегда грубая патология. Один авторитетный для меня человек, моя бабушка, писала: «Грубая патология всегда видна, и она требует грубых методов». Я ещё не до конца свыкся с этой мыслью, но обычно все наблюдения бабушки подтверждались практикой.

В пятницу две лекции в медунивере – самый напряжённый для меня день. Выступая перед большой аудиторией, всегда ощущал себя стендап—комиком, над шутками которого не смеётся зал. А ещё долгий путь туда и обратно. Домой я ехал с Ветровщины до Хрунменской, а потом шёл пешком в качестве восстановительной антистрессовой прогулки.

Столица в час пик шумела на разные лады. В метро людно. Чтобы побороть своеобразную клаустрофобию, я рассматривал людей, пытался выстроить психологические портреты по внешности, жестам, поведению. Вот девушка. Я почувствовал её взгляд, повернулся – она тут же опустила голову. Брюнетка в платье, которое я назвал бы вечерним, разбираясь в моде недостаточно хорошо, для парня, выросшего со старшей сестрой, и в белых кедах улыбалась. Она будто тусовалась всю вчерашнюю ночь, потом отсыпалась у какой-нибудь подружки, а сегодня возвращалась в свою съёмную однушку на окраине, по пути потеряла нарядные туфли и одолжила кеды у подружки. У девушки зазвонил телефон, она негромко что-то говорила, хихикала. Худенькая, на вид двадцать два – двадцать три. Прекрасная, лёгкая, прозрачная. Такие порхают от влюблённости до влюблённости, юны, как весна, и нет у них забот больших, чем дела сердечные. Страшно, как порой такие, созданные для красоты, они сами об этом не знают или забывают, теряясь в бытовом круговороте: мытье полов и комплексных обедах для мужа (повезёт, если любимого). Когда-то я встречался с такими. Напомни им о красоте, дай понять, что ещё желанны, – и всё, делай что хочешь… Девушка ещё раз мне улыбнулась и вышла на Трушевке.

Мысли вернулись к работе, хотя я всегда старался оставлять своих пациентов там, а не нести домой. Что имел в виду Ризо? Какой-никакой опыт в психотерапии у меня был: групповые занятия раз в неделю, которые я вёл без особого энтузиазма, скорее выполняя требования начальства, плюсик в карму будущего доктора медицинских наук. Но какая психотерапия с пациентом, который ни на что не реагирует? А может Ризо отшутился, намекая, что психотерапия нужна мне?

В своих мыслях я выбрался из подземелья. Конец августа. Город пах бетоном и бархатцами, фонтанами и асфальтом. В этом году лето было стабильно прохладным, но сегодня солнце пригревало по-настоящему, будто извиняясь за опоздание, и намекало, что иногда нужно отдыхать, манило подставить лицо его вечернему свету. Я решил прогуляться в парке Виктории. Мне порой смертельно не хватало густого леса, где можно поблуждать, жадно впитывая воздух без выхлопных газов. Приходилось довольствоваться подобными заменителями.