Alex K - Let’s Stay Dreamers

После полный кавардак из криков персонала клиники, лязга железа, писка оборудования, и в конце еще одно: «Мы не можем резать ее ради проверки! Ее нужно срочно вытаскивать!»

Проснулась я от вопросов, задаваемых вновь и вновь: «Как тебя зовут? Сколько тебе лет? Где ты живешь?» – проносившихся где-то далеко и падающих тяжелыми бетонными плитами у меня в голове. А я, в свою очередь, отвечала снова и снова на эти вопросы, не понимая, где и кто мне их задает. В тот момент, когда я еще не проснулась окончательно, было очень страшно, что мои глаза так и останутся слегка приоткрытыми. Две узкие щели, способные улавливать лишь размытые образы и ослепительный свет. Это продолжалось вечность – состояние между сном и реальностью. Между забвением и разумом. То самое жуткое состояние, когда слышишь будильник, но не можешь двигаться. Звон пронизывает все твои мечты и разрушает те самые воздушные замки, на которые нельзя смотреть. (Так писал Ray Bradbury в одном из своих рассказов.)

Но все резко изменилось от одной фразы, которую я поняла даже под остаточным наркозом:

– Итак, ваша дочь бесплодна (Это прозвучало в тот момент не так страшно, как после проигрывалось у меня в голове с сокрушительным действием.) Мы обнаружили Carcinoma corporis uteri.

– Что вы обнаружили?! – спросила я, вскочив с койки и тут же свалившись на холодный кафельный пол от невыносимо резкой боли. Меня словно ударили ножом прямо в пах.

– Это рак мукозного слоя матки, – говорил доктор с весьма спокойной и даже отстраненной интонацией, в то время как две медсестры поднимали мое извивающееся тело обратно на койку.

– Мукочего? – с перекореженной от непонимания гримасой переспросил Papa.

– Мукозный слой матки – это внутренняя стенка, испещренная сосудами, влияющая на репродуктивные способности вашей дочери, – ответил доктор с все той же интонацией.

Потом долгий разговор отца с доктором, в котором нет ничего интересного и познавательного, но в двух словах – это пиздец! Доктор сказал, что эта болезнь вызвана неправильным питанием и гормональным сдвигом. Что бояться теперь нечего, так как распространение было успешно купировано. Что полное восстановление, конечно, уже невозможно, а боли и спазмы могут возникать еще до полу года. Что теперь все зависит от меня и моего паршивого организма.

– Боли должны уйти после реабилитационного курса. Ах да, и еще – как же вам повезло, что она лежала именно в нашей клинике. Без нашего своевременного вмешательства она была бы мертва или от потери крови, или от сепсиса, или от… Также была вероятность болевого шока. Так что Alis и вам, Mr. Young, крупно повезло! – похлопав отца по плечу, закончил доктор с интонацией, будто у меня был день рождения, а он – моя одноклассница, которую пригласили ради приличия.

И вроде бы все обошлось! Все охуеть как счастливы, что их любимая златовласка жива и относительно здорова. Но почему-то меня все эти «новости» ни разу не обрадовали. Почему? Да потому что теперь, после всех этих лет мечтаний о хорошем муже, о детях и о семье, на всем можно поставить большущий крест. Даже не крест, а положить хуй на семью, на мужа и на сратое будущее!

И вот я сижу на окне и смотрю вдаль сквозь капли дождя. Они стекают ровными, цветными полосами, бросая тень глубоких шрамов, уродующих мое лицо. И уже там, за окном, сливаясь со слезами, они отражают яркий свет уличных фонарей. Романтика, мать ее. Еще какая. Прям можно отдельный фильм снимать о судьбе маленькой забитой девчушки с полным мешком проблем и депрессивным настроем. Но дождь был последней каплей в этом омуте проблем. Нет, сам дождь ничего плохого не делал. Но атмосфера уныния и серости в тот момент уничтожила последние хорошие эмоции.

Я провалилась. Сгрызая ногти до самого мяса, с красным шнобелем, растекшимися глазами и кашей в голове – я думала обо всем и ни о чем. О себе, о своем здоровье, о родителях, о школе и одноклассницах (всегда считала их шлюхами). И этот бред продолжался день, неделю, месяц. Я похудела еще на несколько фунтов и стала похожа на… Бля… Я была уже не той милой и стройной девушкой, способной притягивать парней как магнит. Я была похожа на поганку – такую же бледную и безжизненную. Ту, что уже не узнают учителя, не поддерживают подруги и сторонятся прохожие. Ту, что нужно пнуть большим сапогом, да с такой силой, чтоб шляпка разлетелась в труху.

Тогда меня и решили отвести к психологу. Или к психиатру. Я сама не понимаю и обманывать никого не хочу. Если есть амбулаторное лечение, то наверняка это был психиатр. Короче, этот был Robert Plant, потрепанный годами и историями людей, которым он старательно выправлял мозги. Каждый вторник я приходила к нему на принудительные сеансы самопознания. «Прости себя», «думай о хорошем» и многое другое из его уст звучало очень убедительно, и я с радостью наматывала себе лишние узелки на платье самоидентификации. Да как тут не верить в счастье и радость, если каждый день принимать одну маленькую таблетку лавоксина. Правда, действовать чудеса закончили через неделю, что было связано с седативным свойством препарата, и мне прописали куда более сильную вещь.