Элла Чак - Зона горизонта

– Эй… эй ты, хрибник! – окрикнул женский голос. Узнал он лицо кассирши из билетной арки. – Чего там с кобылкой-то стало? Каживал ты, исчезла она. Як так-то?

Грибник головой поводил, не стоит ли где рядом Павка, и выдал:

– Испепелил ее живодер. Синим пламенем испепелил!

– Животину поджег?! Не пошла бы от спички-то.

– Пошла! Синим огнём пошла… Так пошла, что я… – сглотнул он. – Не понял, а хде кобыла-то? Охонь то или нет? Хлабысь! Была коняка и нету! Один синий пепел дурную ромашку заштриховал.

– Синий охонь? Синий, ховоришь? – недоверчиво глядела Марфа.

Митько кивнул и начал креститься не в ту сторону.

Динамик над ухом прокряхтел о закрытии дверей. Лязгнули створки, огородив ширмой грибника с кассиршей, что священника на исповеди с прихожанином.

– Хде было-то оно? – кричала Марфа, ускоряя шаг и держась рукой за створку двери. – Хде лошадь синим жгли?

– В трех кило́метрах! Вышка! Электрическая…

– Нумер какой?

– Четырь… соро…

Разжевывая лязгом колес остатки слов, туман проглотил электричку.

Вернулась Марфа за кассу. Развернула картонку «технический перерыв» и потянулась к телефонной трубке.

– Але, – набрала по номеру старшего по станции, – Яков Хеоргич, соедини с хородом.

– Давай нумер.

– Нуль два.

– Милиция? Чевой-то вдрух?

– Хулихганы. Доложу. Или хошь, шобы сызнова стекла краскою изрисовали?

– Обожди. Наберу я твои нуль два.

…

Вышки с четвертой по сорок девятую умещались на расстоянии в десять километров. Воеводин с Калининым и десять их оперов разделились попарно, прочесывая тропы, по которым в состоянии была пройти телега.

Семен торопился. Как увидел поле ромашек, а на одном из лепестков – синий пепел, рванул наперерез.

– Стой! – не поспевал за ним Володя Белкин, проваливаясь в пустоши кротовых подкопов. Навернулся, а когда из гнилостного благоухания ромашки вынырнул, Воеводина и след простыл.

Семен у кромки поля взял левее. Учуял что-то… Нет, не запах гари или дыма. Цветочный аромат учуял. Яркий. Концентрированный. Что-то знакомое… родное, что-то будто из детства.

– Поле, – вдохнул он полной грудью, – лаванда, ирис, сладкая медуница и полынь с календулой.

Их запах Воеводин помнил с яслей. Полынью бабушка его от мух мела половики, календулу срывала да высушивала в зимний чай. Так и грузчики говорили. В ящике, где позже сгорели две жертвы с холодильниками, цветами пахло.

И Воеводин узрел его. Цветок, что ярился к небу лепестками голубого цвета. Всполохи синего, голубого и бирюзового вились вокруг плодоножки деревянного сарая. Тот был огромный. В тридцать пять квадратных метров. Со всех сторон нежные объятия дикого жара огибали конструкцию, лаская, усыпляя, забирая вслед ветру.

Семен не мог назвать, что видит, словом «огонь». Нет дыма, нет гари. Нет треска, пожирающего дерево кострища. Нет гула, что порождает всполохи. Был только этот голубой цветок, после которого сотрудники с пинцетами и лакмусом найдут кусочки костей жертв. Семен знал: девушки уже мертвы, но он не мог перестать пытаться.

Рывок. Удар ногой о лепесток огня. Нога Семена опустилась в жидкую синеву. Истлела обувь и кусок штанов. Выломанная плашка сложилась внутрь. Новорожденный лепесток пожрал ее, как изголодавшийся котенок, которого старшие братья не подпускали к миске.

Семен не почувствовал боли. Он стоял в метре от столба пламени, что рвалось выше сосен, но оно его не трогало. Жар вывернут наизнанку и направлен в центр. К пропитанной настойкой Люблина древесине и всему тому, что оказалось внутри.

– Прикоснись к нему руками, – услышал Воеводин голос. Мужчина, что подкрался со спины, вел странный обратный отсчет, – восемьдесят пять, восемьдесят четыре, восемьдесят три…

Теплое дуло, кажется, охотничьего обреза, уперлось в шею справа.

– Невозможно устоять! – шептал охрипший голос. – Как прекрасен… Шестьдесят один, шестьдесят, пятьдесят девять…

Небритое лицо Гарика Люблина, исчерченное обуглившимися головешками, прижалось к древку. Палец замер на спусковом крючке уткнувшегося в шею следователя оружия.

– Знаю, хочешь. Давай! Вытяни руку! Ну! – толкнул обрез голову Воеводина. – Мать рассказывала… Но я не верил, что оно такое чудо… Увидишь раз и оробеешь. Сорок пять, сорок четыре, сорок три…

– Что в составе? Чем пропитал древесину? – заговорил о главном Воеводин.

Дуло скребнуло по щеке Воеводина, отсчитав пять его зубов:

– Ты разгадаешь, если найдешь дорогу в Эблу.