Дэвид Кроу - Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

Миссионеры говорили мне, что мою бессмертную душу можно спасти — надо только, чтобы я отрекся от Сатаны. Стоило мне сказать, что я собираю деньги за доставку, как они разражались проповедью об Иисусе и страданиях. Обычно я некоторое время стоял молча, но потом искушение брало надо мной верх.

— О да, я раскаиваюсь! — орал я. — Я отрекаюсь от Сатаны! Спасите мою бессмертную душу.

Потом я делал паузу и говорил:

— Господь велит вам заплатить мне.

Это никогда не помогало. Когда доходило до денег, миссионеры стояли намертво. Иногда уходило не меньше получаса, чтобы они набрали мне мелочи на оплату.

Главным у них был старик, от которого пахло заплесневелым сыром; он всегда выглядел так, будто только что проснулся. Он ходил в разных носках, на его рубашке не хватало пуговиц, а брюки болтались на бедрах, подвязанные обрывком веревки. Он говорил, что Бог послал его с миссией в Форт-Дефайнс, чтобы помочь навахо отречься от их языческих богов и подготовиться к загробной жизни. По моей шкале он тянул на четверку.

Моим любимцем был самый безумный из клиентов — огромный, с красным лицом, бывший дальнобойщик, переехавший из Техаса, чтобы скрыться от полиции. Его трейлер одиноко стоял на обочине дороги, в полумиле от других, и окна в нем были заклеены газетами, чтобы никто не мог заглянуть внутрь. Во дворе он закопал ящики с патронами и посадил сверху желтые цветы, чтобы не забыть, где они. Он всегда ходил в ковбойской шляпе, куртке с бахромой и камуфляжных штанах, с пистолетом и автоматной лентой. В трейлере у него лежало несколько винтовок.

Перед входом высились стопки журналов « Оружие и боеприпасы» . Он не позволял мне записать его адрес, потому что тогда коммунистический ублюдок Линдон Джонсон придет за ним. Он всегда спрашивал, не следил ли за мной кто. Я говорил, что федералы уже выехали за ним из Альбукерке и ему надо готовиться — я вижу их на горизонте. Он клялся стоять до последнего. Идеальные пять баллов.

Клиенты, отказывавшиеся платить, входили в отдельный список. Их последнюю газету я всегда сворачивал в тугой рулон, обматывал резинкой и заталкивал внутрь «вишневую бомбу». Как только газета падала на крыльцо, раздавался взрыв. Жадины получали по заслугам.

Мой мир опять расширился и продолжал расти по мере того, как я заводил знакомства с людьми в новом квартале. Эрл Эшкрофт, белый владелец индейского рынка в Форт-Дефайнс, позволял приходить к нему и слушать, как он на чистейшем навахо общается с индейцами, которые продавали и покупали на рынке свои товары. Когда рынок закрывался, он показывал мне фотографии своего отца и деда и рассказывал любопытные факты из истории Аризоны и Нью-Мексико. Я мог часами слушать его и наблюдать за навахо, как когда-то на рынке Хаббел.

Ну а наивысшей роскошью было проехать на школьном автобусе мимо Болотного поселка на огражденную и безопасную жилую территорию.

Мы прожили в квартире 251–4 чуть больше месяца, когда отец, в своем стиле, велел нам всем собраться в гостиной на семейный совет. Мы уселись на диване, а он стал ходить перед нами взад-вперед, не отрывая взгляда от ковра. В груди у меня похолодело. Он никогда не собирал нас, чтобы сообщить хорошую новость.

— Я встречаюсь с Моной Талли, и мы собираемся пожениться, — бесстрастным тоном начал отец. — Ей двадцать восемь, у нее степень бакалавра, и она получила диплом медсестры в Университете Дьюка. Мона работает в индейском госпитале Форт-Дефайнс и является офицером медицинской службы ВВС. У нее есть собственность в Хаттерасе, на побережье Северной Каролины.

Выглядело это так, будто он пересказывает ее резюме, а не сообщает нам о том, что нашел женщину, с которой собирается провести остаток жизни.

Сэм и Салли заерзали, мы с Лонни поглядели друг на друга. Мы, скорее, рассчитывали, что он женится на какой-нибудь располневшей вдове или разведенной санитарке, дети которой воспитаны куда лучше нас. Мы знали, что по вечерам отец ходит в гости к какой-то женщине, но ведь они были знакомы всего пару месяцев!

— Мона никогда не была замужем. Скоро я вас с ней познакомлю. Она хочет наладить у нас дисциплину, установить правила, в которых вы все нуждаетесь. Есть что возразить?

Я ничего не понимал. Отец что, отдает нас ей на съедение? Сам-то он не верит ни в правила, ни в дисциплину. И уж точно он ее не любит. Так зачем она ему нужна? Да и самой этой женщине к чему становиться мачехой трем шалопаям и девушке, которая всего на двенадцать лет младше ее? Должно быть, она просто выжила из ума.