Шарлотта Линк - Дом сестер

В тот же день Виктория нанесла нашему отцу удар, который, по моему убеждению, в конечном счете убил его.

Во всей Англии 3 сентября 1939 года вряд ли нашелся бы хоть один гражданин, который с раннего утра не сидел бы перед приемником и не слушал бы взволнованно периодически передаваемые специальные сообщения.

За два дня до этого немцы напали на Польшу. Мир не мог больше оставаться в стороне и наблюдать за тем, как Гитлер бесцеремонно реализует свою политику экспансии и не моргнув глазом пренебрегает всеми договорами и соглашениями. Все признаки указывали на войну.

Премьер Чемберлен предпринял последнюю попытку предотвратить беду: утром 3 сентября английский посол в Берлине передал немецкому правительству ультиматум, в котором содержалось требование немедленного прекращения военных действий в Польше до одиннадцати часов. И вот побежали минуты, и все задавались вопросом — пойдет ли Гитлер на уступки.

Раньше у Фрэнсис не было времени, чтобы интересоваться событиями, происходящими в мире, но в то воскресное утро она сидела перед приемником, ни на секунду не покидая дом и ощущая почти болезненную нервозность. Она уже понимала, что война неизбежна, по какой-то причине ни на секунду не сомневаясь, что немцы не примут ультиматум.

В десять часов появилась Виктория, растерянная и значительно менее аккуратно одетая, чем обычно. У нее был такой вид, будто она этой ночью ни минуты не спала, а в ее сорок четыре года ее лицо уже не могло просто так скрыть следы бессонной ночи. Впервые она показалась старой. Ее глаза опухли, словно она плакала. Складки в уголках рта углубились. Фрэнсис удивилась, что пустоголовая сестра — как она втайне называла Викторию — так близко к сердцу приняла новость о предстоящей войне, что забыла как следует причесаться и наложить макияж. Но, как выяснилось, волнение Виктории вообще не имело ничего общего с международной политикой.

— Где отец? — спросила она суетливо и огляделась в кухне, где Фрэнсис и Аделина сидели перед приемником. Фрэнсис курила одну сигарету за другой, а Аделина пила молоко с медом, чтобы успокоить нервы. Она заявила, что при ее возрасте — чуть меньше восьмидесяти лет — разворачивающиеся события ей однозначно не по силам.

— Отец пошел на могилу, — ответила Фрэнсис, — но до одиннадцати обещал вернуться.

— Точно?

— Конечно, — ответила Фрэнсис раздраженно, поскольку уже догадалась, что голова Виктории занята явно не ультиматумом Чемберлена. — В одиннадцать с большой долей вероятности мы уже вступим в войну с Германией. Отец очень этим обеспокоен.

Чарльз колебался, стоит ли ему вообще уходить, но вот уже двадцать три года по воскресеньям в первой половине дня он всегда ходил на могилу Морин, и какой-то там Гитлер не в силах был ему в этом помешать.

— Я подожду его здесь, — сказала Виктория, села на стул и заплакала.

Аделина, охнув, встала, достала из шкафа стакан и сняла с плиты кастрюлю с молоком.

— Детка, выпейте прекрасное горячее молоко с медом, — сказала она. — Вот увидите, как вам это поможет. Мы все сегодня немного не в себе.

— Мне ничего не поможет, Аделина, совсем ничего, — всхлипывала Виктория.

Фрэнсис выключила радио.

— Что случилось? — спросила она.

— Джон… — выдавила из себя Виктория.

Фрэнсис подошла к сестре и взяла ее за руку.

— Что с ним? Он заболел?

Виктория так испугалась, что перестала плакать и широко раскрыла глаза. Затем сделала слабую попытку освободиться от руки Фрэнсис, но ей это не удалось.

— Нет, он не заболел. Он… Я ухожу от него. Вот, хотела спросить отца, могу ли я снова жить здесь… Хочу развестись.

Фрэнсис отпустила руку Виктории и тихо сказала:

— О боже!

— Господи! — пробормотала Аделина, совершенно забыв про мед, который медленно капал с ложки на пол.

— Но почему вдруг так неожиданно? — спросила шокированная Фрэнсис.

— Это совсем не неожиданно, — сказала Виктория, пытаясь вытереть носовым платком лицо. — Я постоянно размышляла об этом в течение всех последних лет. Мне только казалось, что я не смогла бы это сделать. Вы знаете, как мама-католичка относилась к разводам.

Виктория сильно шмыгнула носом. В лучах утреннего солнца, падавших в окно, ее лицо казалось распухшим и безобразно раскрасневшимся. В эту минуту от ее очарования не осталось ничего.

— Так что же все-таки случилось? — спросила Фрэнсис серьезно.

— Он ужасно напился этой ночью. И мне стало страшно.