Генри Сирил - Сценарий [litres]

– Послушайте, мистер Дойл, – перебил я, – мне неважно, по какой причине вы не сообщили в полицию. Я вам бесконечно благодарен за звонок, ведь вы могли не делать и этого.

Детектив понимающе и одобрительно кивнул.

– Продолжайте, пожалуйста, – сказал я.

– В общем-то, я рассказал вам практически все, что мне известно. Кроме самого главного.

Детектив полез в задний карман джинсов и вытащил оттуда сложенный вчетверо лист бумаги. Протянул мне.

– Что это? – машинально спросил я, хотя знал ответ.

Развернув листок, я увидел фотографию мужчины. По всей видимости, Дойл распечатал ее из интернета: фотографию обрамляла рамка, в верхнем левом углу которой находился крестик. Молодой мужчина улыбался в объектив, держа за руку маленькую девочку.

– Это старая фотография, – пояснил Дойл. – Мне не удалось найти другой. Все снимки с его изображением сделаны двадцать лет назад, и ни одного нового. Двадцать лет он занимался только одним. Он искал вас, мистер Гудман.

– Двадцать лет? – Я был поражен. – Он разыскивал меня двадцать лет, чтобы убить? Но… за что?!

Дойл закурил сигарету, глубоко затянулся и выпустил дым через нос.

– Этого я не знаю. Но. – Он взял из моих рук листок и развернул обратной стороной. – Вы сами можете спросить его об этом.

Я опустил глаза на листок. По его центру размашистым почерком было написано имя. Под ним еще одна надпись, помельче. Адрес.

– Спасибо, – проговорил я рассеянно, буравя взглядом надпись.

– Надеюсь, вам это поможет. И, мистер Гудман… Я хочу, чтобы вы знали. Если надумаете идти в полицию, я вовсе не возражаю. Мне следовало самому это сделать. Одно дело – хранить в тайне секреты супружеской неверности, и совершенно иное – покушение на убийство.

– О нет, – сказал я, убирая фотографию в карман, – я не собираюсь идти в полицию. По крайней мере, пока. Для начала нужно самому увидеть его и поговорить. У меня к нему слишком много вопросов. Но уверяю, если вы опасаетесь, что вас обвинят…

Частный детектив усмехнулся.

– Мистер Гудман, я много лет занимаюсь своей работой. Поверьте, меня никто и ни в чем обвинить не может. Я помог заказчику разыскать человека, и мне вовсе не обязательно должно быть известно, что случилось после. А значит – никакого укрывательства, по крайней мере осознанного, с моей стороны нет.

– Тогда зачем вы мне все-таки позвонили?

Дойл флегматично пожал плечами.

– Мне просто хотелось… скажем так: я устал ворочаться до полуночи в постели перед тем, как уснуть.

– Еще раз спасибо.

– Удачи, мистер Гудман. Она вам пригодится, когда вы с ним встретитесь.

Я хотел спросить, что он имеет в виду, но Дойл уже протягивал руку для прощания.

– До свидания, – сказал он, бросил окурок в урну и быстрыми шагами зашагал прочь.

Уже вдалеке он обернулся.

– На всякий случай я скину вам всю информацию в электронном виде. Звоните, если возникнут какие-то вопросы.

Он ушел, а я еще долго не мог найти в себе силы подняться со скамейки. За одно утро мне предстояло переварить столько информации, что, казалось, я слышу треск собственной черепной коробки, в которую пытался запихать рассказанное детективом Дойлом. В течение пары часов я узнал свое настоящее имя, имя стрелявшего в меня. Я узнал, что этот человек два десятилетия бродил по Америке, чтобы всадить пулю мне в голову. Я узнал, что…

Бак помог ему в этом.

И еще ноги мои были ватными, еще мелкий озноб бил тело, еще кружилась голова, а я уже знал, что буду делать.

Я вытащил листок и снова пробежал глазами по адресу. Вбил его в поисковую строку браузера на телефоне и удивленно моргнул.

Лос-Анджелес. Калифорния.

Стало ясно, что подразумевал Дойл, говоря об удаче, которая мне понадобится. Адрес, указанный детективом, значился за частной психиатрической клиникой. Вот так да!

В меня стрелял псих.

Я знал, что буду делать. Конечно, знал. Любой бы знал на моем месте.

Но перед тем как поехать на юг страны, я еще раз, последний, повидаюсь со своим «лучшим другом», посмотрю в его глаза.

И плюну в них.

Я любил ее больше жизни, Эндрю. Буквально.

Мы не всегда способны понять это, осознать в полной мере. Мы просто живем изо дня в день. Жена, ребенок, работа. Наш быт воспринимается нами как нечто непоколебимое. Если мы в большинстве своем не способны постичь скоротечность жизни, потому что видим ее в необозримом будущем, то что говорить о смерти внезапной?

Я любил свою малышку больше всего на свете, но как часто я говорил ей об этом? Как часто я говорил это сам себе? Не машинальное «Я люблю тебя», а глубоко осознанное «Я. Тебя. Люблю. И буду любить до последнего стука сердца. И потом еще вечность».