Харлан Кобен - Всего один взгляд. Невиновный

Мэтт опять попытался дозвониться Оливии по мобильному. Снова нет ответа. На сей раз сообщение он оставлять не стал.

Почему Оливия не сказала ему, где остановится?

Но ведь теперь очевидно, разве не так, старина Мэтт?

Перед глазами у него встала красная пелена.

Хватит!

Он позвонил ей в офис, но нарвался на автоответчик: «Привет, это Оливия Хантер. Меня не будет до пятницы. Если у вас что-нибудь важное, свяжитесь с моей помощницей Джейми Сью, ее номер шесть-четыре-четыре…»

Так Мэтт и поступил. Джейми ответила после третьего гудка:

— Офис Оливии Хантер.

— Привет, Джейми, это Мэтт.

— Привет, Мэтт.

Обеими руками он держал руль и говорил через микрофон — это всегда производит странное впечатление, точно какой-то сумасшедший болтает сам с собой. Когда говоришь по телефону, надо держать его в руке.

— У меня к тебе один вопрос.

— Слушаю.

— Ты не знаешь, в каком отеле остановилась Оливия?

Она не ответила.

— Джейми?

— Да. Могу посмотреть, если ты подождешь немножко. Есть тут один номер, она оставила на тот случай, если вдруг у какого клиента возникнет что-нибудь срочное.

Главное, чтобы Джейми не уловила отчаяния в его голосе. Если он скажет, что пытался дозвониться жене и нарвался на автоответчик, Джейми удивится, почему он просто не мог подождать, пока Оливия ему перезвонит. Он пытался сочинить какой-нибудь убедительный предлог.

— Да, знаю, — произнес Мэтт. — Но я хотел послать цветы. Сделать сюрприз.

— О, понимаю! — В ее голосе энтузиазма не звучало. — По какому-то особому поводу?

— Нет. — Затем он небрежно добавил: — Но, черт побери, медовый месяц у нас все продолжается. — И фальшиво хохотнул.

Неудивительно, что Джейми не засмеялась в ответ.

Возникла долгая пауза.

— Ты еще там? — спросил Мэтт.

— Да.

— Так где она остановилась?

— Ищу, ищу. — Он слышал приглушенное щелканье по клавиатуре компьютера. — Мэтт?

— Да?

— Тут у меня еще звонок. Давай я сама тебе перезвоню?

— Конечно.

Ему уже совсем не нравилось все это. Он продиктовал Джейми номер своего мобильника и отключился.

Что, черт побери, происходит?

Телефон завибрировал. Мэтт взглянул на определитель номера. Звонили из офиса. Роланда даже не потрудилась поздороваться.

— У нас проблема, — с ходу заявила она. — Ты где?

— Только что свернул на шоссе семьдесят восемь.

— Разворачивайся. Езжай на Вашингтон-стрит. Эву выселяют из дома.

Он выругался.

— Кто?

— Пастор Джил заявилась к ней с двумя своими сыновьями-громилами. Они угрожали Эве.

Пастор Джил. Женщина, получившая пасторскую лицензию онлайн, устроительница «благотворительных организаций», в которых подростки оставались при ней до тех пор, пока на них выдавались продовольственные талоны. Мошенничество и обман бедных там никак не порицались. Мэтт резко свернул вправо.

— Еду! — бросил он в трубку.

Через десять минут он притормозил на Вашингтон-стрит. Район располагался неподалеку от Бранч-Брук-парка, ребенком Мэтт играл там в теннис. Он играл вполне прилично, родители даже ездили вместе с ним на турниры в Порт-Вашингтон на уик-энды. Мэтт попал в десятку самых перспективных теннисистов в возрасте до четырнадцати лет. Но семья перестала приезжать в Бранч-Брук. Мэтт так и не понял, что случилось с Ньюарком. Это была чудесная, процветающая община. Но постепенно, в пятидесятые и шестидесятые годы, самые богатые обитатели начали переезжать на окраины, что было вызвано вполне естественными причинами. Подобное происходило повсюду. И вот центр Ньюарка опустел. Те, кто переехал, пусть даже на несколько миль, уже никогда не вернулись. Отчасти то было вызвано уличными волнениями в конце шестидесятых. Отчасти — просто расизмом. Но за всем этим стояло что-то еще, гораздо худшее, вот только Мэтт так и не понял, что именно.

Он вышел из машины. В этом районе проживали в основном афроамериканцы. И большинство его клиентов тоже были афроамериканцами. Мэтт немало размышлял на эту тему. В тюрьме он часто слышал слово на букву «н» [28] Ниггер. . Он и сам его произносил, чтобы не выделяться среди остальных, и со временем оно стало казаться ему менее отталкивающим, хотя именно это, конечно, и было самым отталкивающим.

В конце концов Мэтт был вынужден предать то, во что некогда верил, — в либеральную местечковую ложь о том, что цвет кожи ничего не значит. В тюрьме цвет кожи значил все. И здесь, на свободе, цвет кожи тоже значил почти все, хотя это и выражалось в несколько иной форме.