Алекс Шульман - Выжившие [litres]

Он остановился у входной двери. Подумал, что, наверное, ему стоит подождать братьев, они наверняка скоро спустятся. Бенжамин постоял несколько минут, а потом пошел, мимо веранд ресторанов, через перекресток. На другой стороне улицы он посмотрел на квартиру мамы, но никого там не увидел, только гелиевые шарики на потолке смотрели вниз на гостиную, словно печальные глаза. Он посмотрел на подъезд. «Где же мои братья?» – подумал он.

Он шел мимо бурного дорожного движения, пластиковых пакетов, летающих по тротуару – даже мусор стремился сбежать. Бенжамин подошел к туннелю под железной дорогой. Еще раз повернулся и посмотрел на фасад дома.

Где же мои братья?

Комната уменьшается.

Он закрывает глаза и, видимо, засыпает; по крайней мере, ему так кажется, потому что, когда он снова открывает глаза, в комнате становится светлее. Он смотрит в окно, на крыше дома напротив – маленький желтый уголок, на сером бетоне – лучи восходящего солнца. В своей жизни он видел больше восходов, чем закатов. Ранним летним утром он лежал в постели и смотрел, как рассвет потихоньку прогоняет тьму, словно она кошмарный сон. Сначала все вокруг становится синим, потом молочным, а вскоре в верхушках деревьев появляются первые солнечные лучики. Обычно он восхищенно стоял у окна, наблюдая за этим потрясающим процессом рождения дня, ощущая некую неловкость, ведь солнце было не там, где положено, светило не оттуда, где всегда, под странным углом. Но теперь восход для него был связан с чем-то другим – прошло четырнадцать дней со смерти матери, и с того дня он ни разу не проспал рассвет. Когда психотерапевт спросила Бенжамина, что произошло после смерти матери, он ответил, что ничего не почувствовал, но, возможно, он сказал неправду, возможно, он почувствовал сразу столько всего, что не смог выделить что-то одно. Он рассказал психотерапевту о себе все, а она ответила, что человеческий мозг – вещь странная и непознаваемая. Мозг совершает то, о чем мы и не догадываемся. К тому же после травмирующих событий психика изменяет воспоминания. Бенжамин спросил, почему так происходит, а терапевт ответила: чтобы выдержать.

Она сказала: заставьте себя подумать о вашей матери. А он задал встречный вопрос: о чем же мне думать? «О чем хотите», – сказала терапевт.

Его первое воспоминание о матери. Ему три года. Мама и папа лежат в постели утром и зовут его:

– Иди к нам целоваться!

Он залезает к ним, путаясь в простыне. Он целует папу, едва пробираясь к губам сквозь усы. Он целует маму. И очень быстро вытирает губы. Его ругают. Мама и папа заметили, что он сделал. Мама поднимается и спрашивает:

– Тебе что, противно нас целовать?

Его последнее воспоминание о матери. Гримаса смерти на ее лице. Застывшая бесцветная улыбка. Он носит с собой эту гримасу с самого момента ее смерти, и каждый раз, когда она всплывает у него перед глазами, его уносит в детство, ведь он уже видел эту улыбку. Он облизывал пальцы рук, когда те высыхали. Мама велела ему прекратить и злилась из-за того, что он снова так делал. Каждый раз, когда он облизывал пальцы, она подбегала к нему, засовывала руки себе в рот и показывала зубы. Бенжамин искал в ее взгляде шутливую улыбку, что-то, что подсказало бы ему, что она нападает на него, любя, но не находил ничего подобного.

Четырнадцать дней с ее смерти. Врачи говорили, что конец настанет быстро, но получилось не так. У нее ушло две недели на то, чтобы умереть, с момента, когда появились первые боли в животе, до момента смерти. Смертный приговор ей вынесли год назад, когда обнаружили опухоль; она коротко сообщила об этом в смс сыновьям и отказалась это обсуждать. Она не хотела, чтобы кто-то ходил с ней в больницу, а когда ее спрашивали о том, как идет лечение, отвечала, что все хорошо. Она не распространялась о своей болезни, и когда через несколько месяцев сообщила, что вылечилась, Бенжамин ей не поверил, ведь он видел, что с ней по-прежнему что-то не так. Она похудела. Незаметно, потихоньку она теряла килограмм за килограммом, и однажды Бенжамин понял, что она стала совсем другой. Ключицы заострились, ямки под ними почернели. Кожа на теле обвисла. Она стала такой худой и хрупкой, ее сдувало ветром, Бенжамину приходилось держать ее за костлявые руки во время прогулки. Иногда она рассказывала, что ходила к врачу, чтобы поговорить о своем весе. Она весело сообщала, что весит всего сорок килограммов.

– Можете себе представить, – говорила она. – Столько весит молочный поросенок!