Алекс Шульман - Выжившие [litres]

Чуть позже Пьер, Бенжамин и мама стояли у постели отца в отделении интенсивной терапии. Подошедший врач объяснил им, что пока все шло неплохо. У папы случилось небольшое кровоизлияние в мозг, но сканирование показало, что функции мозга не пострадали. Содержание кислорода в крови было немного снижено, врача это беспокоило, поэтому папу оставят в больнице на несколько дней, но, если все пойдет хорошо, он очень скоро вернется домой.

Нильс жил за городом, поэтому он приехал в больницу через час. С ним была женщина в парике. Бенжамин знал, кто это, они уже встречались однажды, около полугода назад, когда Нильс привел ее с собой на воскресный ужин вместе с родителями.

– Вам, наверное, интересно, почему я в парике? – спросила она через несколько минут после начала ужина.

Да, им было интересно. Парик был светлым, почти белым, с такой замысловатой прической, что не оставалось никаких сомнений в том, что волосы не настоящие. Женщина объяснила, что сделала это намеренно. Она страдала от выпадения волос. В мире, где большинство людей стеснялись бы того, что лысеют, она решила поступить иначе. Она не стеснялась ни секунды, сказала она. Она сделала свой парик и свои выпадающие волосы частью своей личности. Она говорила быстро, не давая возможности себя перебить, и Бенжамин испугался, что мама выйдет из себя. Женщина в парике сжимала под столом руку Нильса, осторожно почесывая ее своими длинными ногтями. Нильс встал, чтобы налить в графин воды; Бенжамин смотрел, как он шел на кухню, в нем была такая самоуверенность, которой Бенжамин раньше не замечал. В конце ужина женщина сняла с себя парик и положила его на стол. Она никак это не прокомментировала, поэтому никто тоже ничего не сказал, лишь повисла неловкая пауза, лишь постукивали вилки по фарфору, все украдкой разглядывали ее лысую голову, свет свечей отражался от ее кожи. Она, эта женщина в парике без парика, сидела в самой глубине квартиры семьи, под всеми ее сводами, словно пульсирующая безграничность. Возможно, она хотела им помешать или произвести впечатление, и на какое-то время ей это удалось, но когда она ушла, казалось, все двигаются, словно мухи в сиропе, а потом все снова стало как обычно.

Женщина в парике вошла в больницу рука об руку с Нильсом, всех по очереди обняла. Бенжамин впервые за много месяцев встретился с Нильсом. Он подумал, что благодаря этой женщине встреча прошла легче, чем он себе представлял. Папа был сбит с толку. Он смотрел на семью поверх столика на колесиках, придвинутого к постели, этим ищущим взглядом, как после ужинов на участке, когда он оглядывал тарелки в поисках еды. Он посмотрел на своих детей.

– А в «Скорой» страшновато, – сказал папа.

– Понимаю, – ответил Бенжамин.

Пьер протянул папе стакан с соком, и тот стал задумчиво посасывать соломинку, глядя в потолок.

– Фельдшеры в «Cкорой» довольно приятные, – сказал папа.

– О чем это вы? – спросил Пьер.

– Они задавали мне разные вопросы и просили проделать всякие штуки, чтобы проверить, как я себя чувствую.

– Какие штуки?

– Они просили меня улыбнуться. И у меня получилось. Потом вытянуть вперед руку и подержать ее пять секунд. А потом мне нужно было повторить простое предложение, они хотели посмотреть, могу ли я говорить.

– И какое это было предложение? – спросил Бенжамин.

Папа ответил, но Бенжамин не понял, что он сказал.

Папа устал и захотел спать, и когда он уснул, вся семья ушла из больницы; мама сказала, что вернется на следующий день. И только Бенжамин остался присматривать за спящим папой. День клонился к концу, стемнело рано, комната погрузилась во мрак, из-под двери в коридор пробивалась тонкая полоска теплого желтого света – когда кто-то проходил мимо, на ней появлялись темные тени. Папа проснулся, поднялся на постели и попросил клубничного сока. Таким был тот вечер, они сидели в палате вдвоем, а за окном шел тихий дождь. Возможно, тот последний вечер стоило провести иначе, лучше. Конечно, есть на свете вещи, которые Бенжамину стоило бы сказать, или вопросы, которые ему стоило бы задать. Воспоминания, которые папа помог бы упорядочить, вещи, о которых папа когда-то говорил, или поступки, которые он совершал и которые Бенжамин так до сих пор и не смог разгадать. Но они ни о чем таком не говорили, потому что никто из них не знал точно, как пойдет такой разговор, а может, это и не было нужно, возможно, тишина была их сокровищем, потому что в палате были только папа и Бенжамин, а мамы рядом не было, и они были свободными, неподвластными ее воле, словно два сокамерника, которым удалось сбежать, и сейчас они приходили в себя после побега и наслаждались тишиной вместе. Они не разговаривали, почти не разговаривали, но, возможно, в этот день они все же были счастливы, когда, внимательно оглядывая палату, встречались взглядом друг с другом и улыбались друг другу.