Киран Харгрейв - Милосердные [litres]

– Ему все равно больно, – хмурится мама. – Почему ты его не утешишь?

– Я полирую ступеньки, чтобы такого больше не повторилось.

Дийна, полностью сосредоточенная на работе, даже не смотрит в их сторону.

Мама что-то бормочет себе под нос и входит в дом, переступив через Дийну. Нарочно ставит ногу почти вплотную к ее руке. Напряжение между ними растет, их отношения шаткие, как весло, балансирующее на уключине: они обе уже на пределе. Марен как мост между ними, и ее собственное терпение тоже подходит к концу.

Больше всего ей жалко малыша Эрика, который так и не смог утолить материнскую боль. Если та же Торил носит своего младшего сына легко, как корзину, прижатую к бедру, то в худых руках Дийны Эрик кажется тяжким грузом или каким-то зловещим наростом на ее тонком теле. Она называет его не Эриком, как того требует мама, а Эретом, на саамский манер.

В том, как она обращается с сыном, есть что-то противоестественное. Она наблюдает за ним, как волчица наблюдала бы за другим волком: они одной крови, но она держится настороже. Кажется, будто он отбирает у нее что-то, чего ей не хочется отдавать, – тянет из ее груди, из ее рук своими крошечными ручонками, вечно дергающими ее за волосы. Она никогда не ругается, никогда на него не кричит. Она лишь наблюдает. В ее отношении к сыну нет ни грана жестокости, но нет и тепла. Лишь иногда по ночам Марен слышит сквозь стену, как Дийна тихонько поет ему песню, всегда одну и ту же.

– Что это за колыбельная? – однажды спросила Марен.

Дийна прищурилась.

– Его йойк . Это не колыбельная. Это его песня, которую я для него сочинила.

– У тебя тоже есть йойк ?

– У нас у каждого есть свой йойк .

– И у меня?

– У тебя нет.

Больше она не говорит ничего, и Марен мысленно утешает себя, ищет оправдания для Дийны: « Просто я не саамка». – Но ее обижает, что Дийна так упорно открещивается от их родственных связей. Марен думала, что они с Дийной сделались как родные, и что их дружба должна сохраниться и после того, как не стало ее брата. Марен уже столько раз ошибалась в своих суждениях, что теперь ей начинает казаться, что каждый день жизнь приходится строить заново. Иногда Дийна сажает сына к себе за спину – на крепкой перевязи из оленьей кожи – и несет на прогулку. Марен наблюдает, как она шагает к мысу. Иногда Дийна садится в лодку и уплывает на мелкогорье. Когда она возвращается, от нее пахнет вереском и чистым, холодным воздухом, который есть только там.

Марен любит племянника так неистово, что это граничит с безумием. Хотя она беспокоится, что с ним что-то не так; что они навредили ему при родах. Он не улыбается, не ревет во весь голос, не швыряет игрушки, когда разозлится. Когда Дийна оставляет его с Марен и мамой, он просто сидит в уголке, в гнезде из шкур и одеял, которое для него соорудила мама. Сидит молча и смотрит.

Эрик любил бы своего сына. Обычно Марен старается не терзать себя размышлениями о том, как все могло бы сложиться, если бы обернулось иначе, но временами тоска по несбывшейся жизни накрывает ее с головой: когда она наблюдает, как маленький Эрик пускает слюну, пузырящуюся на его крошечных розовых губах, или тянется к ней, чтобы она взяла его на руки.

– Он сильно поранился? – спрашивает Марен, наблюдая, как Дийна полирует ступеньку.

Эрик больше не плачет: он кричал не от боли, просто требовал внимания.

Дийна качает головой.

– Просто царапина.

– Мы были у фру Олафсдоттер, – говорит Марен.

– Я знаю. Сегодня среда.

– Кирстен говорит, к нам едет комиссар. Будет жить в Вардё. Он назначен сюда губернатором, который скоро поселится в Вардёхюсе.

Дийна продолжает полировать ступеньку: скрип камня о дерево заглушает ее молчание. Она давит на ступеньки так сильно, что доска проседает.

– Он приезжает с молодой женой. Они будут жить в малом лодочном сарае.

Наконец Дийна откладывает камень в сторону. Она так и сидит на корточках, и, хотя у нее длинные юбки, и все приличия вроде бы соблюдены, Марен все равно злится. Дийне лучше бы не делать ничего такого, что дает Магде и Торил повод для пересудов. Дийна отвечает с прямотой, свойственной ей с детства:

– В вашем с Дагом доме?

Сердце Марен сжимается от благодарности. Дийна все понимает. Понимает, как ей тяжело. Дийна коротко кивает и поднимается на ноги.

– Это правильно. Там хорошее место. И дом будет хороший.

Ее волосы распущены, длинные пряди падают на лицо. Она наклоняется, чтобы в последний раз провести по ступеньке полировальным камнем, потом выпрямляется и идет в дом. Марен смотрит ей вслед. Дийна не пошла следом за мамой, она удалилась в свою пристройку, оставив Эрика на ее попечение.