Киран Харгрейв - Милосердные [litres]

Все остальные уже вернулись, деревня заполнилась обычными вечерними звуками. Марен думает о пустом доме Кирстен, об оленях, ревущих в темноте. Она испугалась, когда узнала, что Кирстен созналась, и на миг усомнилась в ее невиновности. Этот предательский миг отзывается болью в сердце, и Марен еще не готова об этом думать, не готова нырнуть в эту боль.

Проходя мимо дома матери, она замечает, что дверь приоткрыта и кто-то сидит на крыльце.

– Мама?

Фигура на крыльце, вздрагивает, оборачивается. Кажется, она дремала, и Марен ее разбудила. Марен подходит ближе. Мама сидит, привалившись спиной к дверной раме. В очаге у нее за спиной полыхает огонь, рядом стоит пустая бутылка из-под аквавита из папиных старых запасов.

– Не надо было его пить. Ему уже столько лет.

– Мы должны были выпить его на твоей свадьбе, – глухо бормочет мама. Она поднимает голову, и Марен видит, что ее лицо опухло от слез.

Марен берет злость.

– Ложись в постель, мама.

Она хочет уйти, уже развернулась, но мама вдруг издает громкий вой.

– Марен. Эрика больше нет.

– Да, мама. И если бы ты не наговорила на Дийну, может быть, ей не пришлось бы бежать.

– Нет, – говорит мама. – Эрик мертв. И твой папа. И… – Она умолкает, схватившись за голову. – И ты тоже скоро умрешь.

У Марен перехватывает дыхание.

– Ты пьяна.

– Это правда, девочка моя. – Мама рыдает, сотрясаясь всем телом. – На тебя было указано… на дознании.

Их дом как корабль в непроглядной ночи: пол шатается под ногами у Марен. « Кит , – думает она. – Кит пришел» . Бьется могучей спиной в доски пола и уже скоро прорвется наверх и проглотит ее целиком.

– Кирстен? – говорит Марен упавшим голосом. – Меня обвинила Кирстен?

Мама качает головой.

– Фру Олафсдоттер. Торил говорила, она назвала тебя и Эдне. Как раз перед тем, как ее повезли на костер. Она сказала, что ты летала с Кирстен на гору.

– Какую гору?

– Ведьмину, на мелкогорье.

– На мелкогорье, – повторяет Марен, задыхаясь от злости. – Где Эрик собирал вереск, и где вы с папой гуляли вдвоем. Ты думаешь, это проклятое место?

– Нет. Да. – Мама захлебывается словами, у нее текут сопли. – Кирстен созналась. Фру Олафсдоттер созналась.

– Мама, ты правда думаешь, что я ведьма? – Марен чувствует странное леденящее спокойствие. – Ты думаешь, это я утопила Эрика, и папу, и всех остальных?

Мама воет с таким отчаянием, что даже у Марен сжимается сердце.

– Нет! Мы не знали. Мы не ведали, что творим. – Мама закрывает лицо руками. – Как она горела, Марен. Как таяла ее плоть. И этот запах… О боже. – Она обнимает себя за плечи и начинает раскачиваться взад-вперед. – Господи, помилуй нас грешных. Если бы мы знали… А теперь колесо завертелось, и его уже не остановишь.

Марен не слушает дальше. Все уже ясно как день. Она срывается с места, бежит со всех ног, а мама кричит ей вслед:

– Марен, моя девочка, моя радость. Прости меня!

Марен не станет дожидаться, когда за нею придут. Деньги у нее есть, она отложила немалую сумму из того, что Урса платила ей за помощь по дому. Можно взять лодку, как Дийна. Может быть, разыскать Дийну на мелкогорье. Или податься в какой-нибудь город, где ее точно никто не найдет среди стольких людей.

Но Урса… Как бросить Урсу после всего, что было сегодня? Убежать вместе? Нет, Марен даже не станет об этом просить. Ей становится трудно дышать. Мысли вихрем кружатся в голове, подгоняют обратно к малому лодочному сараю. Марен врывается в дом и закрывает за собой дверь.

– Марен, – слышит она голос Урсы.

Урса сидит за столом в одной тонкой ночной рубашке, а у камина стоит комиссар Авессалом Корнет и держит в руке Урсино желтое платье.

Марен угодила в ловушку Авессалома, как и сама Урса.

Он вернулся из Вардёхюса поздно, от него пахло дымом и аквавитом, и Урса, чье тело помнило нежные ласки Марен, просто не вынесла его грубых прикосновений. Она его оттолкнула, и он замер, пристально глядя на нее сквозь сумрак их украденной комнаты. Застыл так неподвижно, что Урсе стало страшно.

– Почему ты не хочешь меня, Урсула?

Она молчит, потому что не знает, что можно сказать, чтобы не разозлить его еще больше.

– Ты меня любишь?

Он даже пьянее, чем ей показалось сначала. Он еле держится на ногах.

– Да.

Он наклоняется к ней и кладет голову ей на колени. Она убирает руки подальше, чтобы даже случайно не прикоснуться к его волосам, к его коже. Его широкая спина то вздымается, то опадает в такт тяжелому дыханию, и Урса молится про себя, чтобы сейчас он уснул, а наутро не помнил вообще ничего, что было ночью. Но он вдруг резко встает, оправляет смердящую рубаху.