Евгения Кретова - Альтераты - миссия для усопших

Глеб Валерьевич сумрачно кивал, усаживался рядом, поглаживая её ладонь. Пряча взгляд, бормотал что-то утешительное, Лерка не могла разобрать, что. Женщина всё говорила, срываясь то на хрип, но на визгливое всхлипывание.

— Всё хорошо будет. Поправитесь¸ накормите, напоите, — зачем-то врал фельдшер.

Хлопнули дверцы, взвизгнули тормоза, скорая дала задний ход, обрызгав одинокую Лерку ледяной жижей.

Почему она не подошла к Глебу Валерьевичу? Почему не сказала, что не верит в виновность Даши? Почему стояла, затаив дыхание, глядя на их измученные горем лица, серые, с впалыми скулами и искривленными ртами?

Бежать за ними? Сердце судорожно билось в груди. Похолодевшие пальцы искали телефон. Нашли.

Лерка погладила его успокаивающе-чёрную поверхность. Прижала к губам, чувствуя, как её окружает холод. Мелкой изморозью покрываются неказистые прутья ограды на детской площадке, завитками укладывается мороз на неживые окна, тонкой коркой схватываются чёрные лужи.

— Кто здесь? — её голос утонул в нарастающем шорохе.

— КТО ЗДЕСЬ?! — крикнула она в темноту. Звуки стихли, будто существо, кравшееся рядом, желавшее обступить Лерку со всех сторон, внезапно замерло, прислушиваясь. — Зачем я вам?

Последняя фраза прозвучала жалко и беспомощно. Тот, который стоял рядом, внезапно отступил.

В руке завибрировал телефон, разгоняя последние шорохи. Лерка посмотрела входящий номер: мама.

— Лерка, алло! — тревожный голос.

— Я здесь, — Лерка стряхнула с плеч оцепенение, раздражаясь собственной трусости и бестолковости. — в смысле, домой иду.

— Давай скорее. Я волнуюсь. Может, тебя забрать? Я на машине…

— Да я сама, — но прозвучало это, видимо, не очень убедительно.

— Ты прямо сейчас где?

— У нашего старого дома…

Молчание в трубке всего секунду, порывистый вздох:

— Стой там, я сейчас тебя заберу.

Лишь оказавшись в уютном тепле маминой тойоты, Лерка почувствовала себя в относительной безопасности.

— Ты чего сразу домой не пошла? — спросила та, наконец, сворачивая на Ленинградского шоссе.

Лерка молчала. Как объяснить матери, что её сюда ноги сами несут? Что здесь осталось для неё что-то важное, что-то нужное. Что в новом доме она чувствует себя словно в платье с чужого плеча. Сказать — и опять пристыженно выслушивать доводы о своей неправоте.

Поэтому Лерка молчала.

— Мне Тамара Ивановна звонила, — тихо проговорила Светлана Павловна. — Рассказала, что у вас там в школе творится.

Лерка откинулась на сиденье, прикрыла глаза.

— Я думаю, больше ты в эту школу не пойдёшь.

— Почему?

— А ты хочешь, чтобы тебя все дёргали из-за этой истории? Косились учителя, шептались за спиной одноклассники? — мать опять начинала нервничать. — Почему ты молчишь?

— Потому что не хочу говорить… Там, в нашем старом дворе, я видела, как Дашкину маму забирает скорая, — зачем-то она сказала это вслух. — А я даже не подошла к ним.

— Интересно, чтобы ты могла сделать? Чем помочь, — вздохнула мать, замирая на очередном светофоре.

— Я к ним даже не подошла…

Светлана Павловна покосилась на дочь: бледная, с синевой под глазами, та выглядела совсем больной:

— Ты бредишь. Мне кажется, надо тебя показать Иван-Саввичу.

Иван Саввич — тот самый врач, толстый дядька в круглых очках и со смешными усиками как у почтальона в мультике, который лечил ее десятилетнюю. Лерка содрогнулась, представляя тусклый свет диспансерного коридора с длинными рядами унылых кожаных стульев.

— Не хочу, — бросила Лерка скорее себе, чем матери. Но та приняла на свой счёт и сжала губы:

— Мало ли, чего ты не хочешь, — резко отозвалась она. — Если ты помнишь, как твой законный представитель, я могу даже настоять на госпитализации…

Лерка открыла глаза:

— Хочешь упрятать меня в психушку? Тогда уж, будь спокойна, никакого перешептывания и переглядывания за моей спиной не будет. Ещё бы, Лерка Ушакова спятила. Тоже на людей, небось, бросается…

Девушка отвернулась к окну, разглядывая прохожих. Безнадёжно тусклые лица, прячущие за деловитостью равнодушие. Опущенные глаза. Не дай Бог, коснуться чьей-то боли. Не дай Бог, увидеть чью-то беду. Даже дети, упав, плачут навзрыд, точно зная, что никто не пожалеет. «Подумаешь!». А ему в коленках холодно, рукавички промокли и теперь точно придётся идти домой, в крохотную благоустроенную скорлупу с видом на серые квадратики окон.

На перекрёстке мелькнуло что-то знакомое. Лерка не успела сообразить, разглядеть. Пятно. Нечто важное.