Евгения Кретова - Альтераты - миссия для усопших

— В любом случае, найду выход — уволю всех нах. р, — в сердцах ругнулся он, когда заметил в темноте белеющее пятно. — Эй, кто там, сюда подойдите! — голосом, привыкшим командовать, позвал он.

Фигура подвинулась чуть вперёд, чем его только раздразнила. Он длинно и сложно матюгнулся:

— Иди сюда, сказал! — гаркнул. — Мне нужен телефон. Срочно.

Фигура не шевелилась. Спокойно выслушав ещё одну, более горячую, чем первая, тираду, она неохотно выдвинулась из тени.

Белое лицо с тёмными кругами под глазами, плотно сжатые губы, волосы чёрной пеной рассыпались по плечам. Его сердце почувствовало неладное. Ноги сами сделали шаг назад.

Женщина недобро ухмыльнулась. Крывшееся во взгляде торжество сверкнуло и затаилось:

— Узнал. Вижу — узнал, — прошептала она хрипло.

— Н-нет, — соврал он, заикаясь. — Ты кто?

Она сделал ещё шаг, понимая, что победила. Он вжал голову в плечи, взвизгнул:

— Что вам от меня надо?!

— А что тебе от меня было надо — помнишь? От меня, от детей моих?

— Я вас не знаю! — исступленно крикнул он.

Женщина встала чуть ближе, позволив себя разглядеть.

— Хрусталёва, 27, помнишь? — проговорила она. — Дом, костью вставший между тобой и деньгами? Дом, который ты приказал сжечь, помнишь?

Его глаза округлились, буквально вываливаясь из орбит. Он метнулся к стене, больно ударился голой пяткой, взвыл:

— Я не понимаю, о чём вы говорите!!! — документы рассыпались вокруг него, подхваченные холодной поземкой, скорбно покачивались.

Стоило ему это проговорить, как руки стали покрываться слоем чёрного жирного пепла, будто тлея.

Он в ужасе уставился на раскрытые ладони.

— Я не виноват… Я не знал… Это не я, — бормотал он.

Пепельные языки метнулись к плечам, обнимая жирную фигуру. Там, где они касались человека, оставался прах и тлен.

Мужчина взвизгнул, рухнул перед женщиной на колени:

— Прости!!! Я не..

Еще одно отрицание, еще один виток угольно-чёрного языка, на этот раз располосовавшего небритую щёку.

Крик застрял в глотке, перешёл в бульканье. Белки огромных глаз блестели в полутьме, отражая его безмолвный ужас, пока не растаяли и они.

Прозрачная струйка пепла поднималась над тем местом, где только что стояла душа убийцы.

Но вскоре растаяла и она, оставив ворох полуистлевших бумаг.

Лерка неторопливо брела от метро. Снег, выпавший было утром, опять таял, отчего под ногами чавкала серо-коричневая жижа. Она шла к своему старому дому. Тому, в котором, ей казалось, жить так неуютно и дискомфортно. Примитивные качели, железные, крашеные дешёвой голубой краской, с отбитым сиденьицем, сиротливо поскрипывали на ветру. Лерка перешагнула через низкую оградку, прошла по мокрому снегу к ней, присела. Та скорбно всхлипнула.

— И я скучала, — словно живой, ответила ей девушка. — Представляешь, Соньки с Дашей нет. Даша меня винит…И мне страшно. Что, если она права.

Вдалеке выла сирена скорой помощи.

— Кому-то плохо, — прокомментировала Лерка, прислонившись щекой к железным прутьям, — и мне плохо. Только мне скорую никто не вызовет.

Разбрызгивая грязь из-под колес, во двор въехал белый микроавтобус с красной полосой по борту и красным крестом. Мигая ярко-голубы, с шумом остановилась около Дашкиного подъезда. Лерка замерла, приглядываясь.

Из автомобиля торопливо выскочила бригада, несговариваясь, двинула к дому. Лерка соскользнула с качели, подошла ближе. В машине скорой помощи остался только водитель — пожилой мужчина с красными от сигаретного дыма глазами. Открыв окно, он неспешно курил.

— Здравствуйте, а вы в какую квартиру? — несмело спросила она. — Не в пятнадцатую?

Водитель покосился на нее:

— А тебе-то что? Может, и в пятнадцатую…

Лерка встала совсем близко, осторожно дотронулась до края стекла:

— Важно. Вдруг, к знакомым…

Он не успел ответить: двери подъезда распахнулись, из-за них выскочил молодой человек в синей спецодежде, подсунув под дверь кирпич, закрепил ее. В это же мгновение Лерка увидела, как двое мужчин, в одном из которых она не сразу узнала постаревшего и осунувшегося Дашкиного отца, вели под руки женщину: седые волосы растрепаны, почерневшее лицо, пальцы судорожно цепляются за стены.

— Глебушка, — горячо шептала она, — мне нельзя в больницу, мне Дашу надо дождаться. Она придет, а ужин-то не готов… Глебушка.

«Господи, это же её родители!» — стучало в висках.

Дашкина мама не сопротивлялась, позволяя себя уложить, закрепить ремнями, заглядывала в глаза, хватала за руки, холодные, торопливые, равнодушные.