Анатолий Эльснер - Железный доктор

– Никого нет… а он… ах, правда, вы не видите его, святой отец… Но он всегда со мной… преследует меня, гонит… вот он, вот…

Я снова испуганно стал смотреть на своего двойника. Старичок взглянул, в свою очередь, по направлению моих взоров, повернулся снова ко мне и, всплеснув руками, весь как-то присел, глядя на меня с невыразимым сожалением:

– Милейший господин мой, это ваши черные мысли следуют за вами. Мысли эти и грехи – единственные противники Бога. Они-то и есть дьяволы сынов мира сего.

– Вы думаете?

– Милый сын мой, мы все дети одного общего Отца. Сделайте подвиг: смиритесь перед Ним. Я говорю – подвиг, потому что для гордого человека вырвать гордость из сердца – великая заслуга.

– Это правда.

Проговорив это, я задумчиво смотрел в морщинистое, дышавшее неземной любовью лицо старика, и мне казалось, что предо мной не человек, как все, из крови и костей, а вечный дух, временно заключенный в старое, хилое тело. «Человек – дух, – подумал я, – а доктор Кандинский – падший дух», и мое прежнее гордое здание идей показалось мне ничтожной лачужкой, возведенной моим безумием и гордостью. Думая так, я продолжал смотреть на старичка, и взамен прежней бури и смятения в моей душе шевельнулось что-то светлое и радостное.

– Где же ваш враг, добрый господин мой?

– Какой?

– А вот с которым вы беседовали.

Я взглянул на край площадки: там никого не было.

– Он там был, но его нет теперь.

– Вот видите, этот «он» – ваши черные мысли. Они рассеялись, и это я прочел в вашем лице, добрый господин мой, и подумал: слава Богу, слава Богу.

– Как вы все видите!.. Может быть, видите и то, что во мне… Я хочу показать сердце мое…

Что-то снова помутилось в глазах моих, и в один момент из глубины меня поднялось что-то темное и злое.

– Потом, я, по вашему мнению, добрый. Скажите на милость, ха, ха, ха!..

– Частица добра и любви таится даже и у лютого тигра, сударь. Нет такого сердца, где бы ее не было, как нет такого темного места на земле, куда бы не проникли лучи звезд и солнца; в подземную пещеру и то проникают. Бог – большое солнце, разливающее лучи добра, любви и истины, и Он не оставляет даже змею, несущую в себе яд смертельный.

Я вздрогнул – так ясно мне представились заблуждения мои, а старичок, пристально взглянув на меня, схватил мою руку и стал ее гладить своей рукой:

– Не волнуйтесь, побеседуем лучше. Волнение мутит дух и разум. Пойдемте, господин мой, ко мне, пойдемте.

Я стоял упрямо на месте; во мне поднялось желание сразу отчеканить старичку всю истину и отрекомендовать себя: к этому влекло неудержимое желание знать, что сделается тогда с святым человеком, – и вот я со злобой проговорил:

– Постойте, святой отец. Вот я вам скажу одну штучку…

– Говорите, сударь.

– Обнаружится, что вы, как все, отскочите от меня со страхом.

– А какую же это штучку вы можете мне сказать, милый сын мой, и притом такую, чтобы из сердца моего вылетела любовь к ближнему? Поистине, ничтожным я тогда окажусь, и могущественно ваше слово, когда оно победит добрые чувства мои. Говорите же, боязливый человек, вашу штучку.

– Штучка – вот она, слушайте.

– Без боязни, сударь, говорите все.

– Я-то ведь…

– Что, сын мой, что?

– Весь в крови.

Руки старика с трепетанием быстро приподнялись, и он охватил ими меня, как бы желая меня успокоить. Он смотрел на меня с неизъяснимой жалостью.

– Ужаснулись?

– Нет, сын мой, нет, сын мой!

– Можно бы ужаснуться. Ведь я убийца не такой, как Каин. Каина можно простить, а меня нет. Я убивал с методическим расчетом, разрезал сталью и мучил, мучил… Я – доктор и прикрывал мнимым желанием спасать людей свои убийства… Понимаете ли вы, понимаете ли вы?..

Трепетание старческих рук на моих плечах чувствовалось все сильнее, лицо стало выражать все большую жалость, и вдруг все его маленькое тело затрепетало на моей груди и забилось.

– Надо мне броситься с этой башни?.. Надо ли? Скажите, я это сделаю.

В сознании, что я представляю нечто ужасное, я шагнул к краю площадки, но трепещущие руки старика от плеч перебежали к моей шее и забились там, и все его тело затрепетало еще сильнее; среди тишины послышались рыдания.

– Право, меня надо оставить, святой отец… Право, надо… вы сами видите…

– Вижу, вижу, сын мой, ваше несчастье, – заговорил он быстро, отняв лицо свое от моей груди. – Плачу я от жалости, но чтобы оставить вас в таком сокрушении и муках – этого вы и не думайте.

– Серьезно!.. – проговорил я вдруг в чувстве неожиданно охватившей меня радости. – Вы не убежите от меня, как от духа ада?..