Жан-Кристоф Гранже - Черная линия

— Наоборот. Мне это показалось… интересным. С точки зрения социологии…

Он неуверенно покачал головой. Разговор ему явно не нравился. Смешная получалась сцена: она стояла на четвереньках, а он по-прежнему сидел на полу.

— Я бы хотела поговорить с вами об этом. Знаете, я не только фотографируюсь, — она улыбнулась, — я пишу диссертацию по философии. Работаю над темой инцеста. Вы ведь занимались…

— Увы! В данный момент я не работаю на «Сыщик». Если хотите, могу вам дать координаты одного коллеги.

Хадиджа почувствовала, как в ней закипает злость. Она села по-турецки и посмотрела ему прямо в глаза:

— Вы работаете на другой журнал?

— Это что, допрос?

— Простите. Наконец он улыбнулся:

— Нет. Это вы меня простите. Я не умею себя вести. — Он пригладил волосы, — Я должен уехать.

— Расследование?

— Вроде того. Мой личный проект.

— Книга?

— Еще рано об этом говорить.

Чем больше он говорил, тем больше закрывался от нее. Теперь Хадиджа испытывала извращенную радость от того, что сумела докопаться до его секрета.

— Вы надолго уезжаете?

— Не знаю.

— А куда?

— Вы действительно любопытны. Извините, но это и в самом деле… очень личное.

Ей захотелось дать ему пощечину.

— Может быть, у нас будет время повидаться до вашего отъезда.

Он резко поднялся с какой-то странной, кошачьей легкостью.

— Мне было бы очень приятно. Но времени слишком мало.

Он обошел стол и затерялся в дыме и шуме голосов, ни разу не взглянув в ее сторону, не сказав ни слова на прощание. Хадиджа тоже встала. Она словно окаменела. Заполнявшая ее пустота весила тонны, сковывала ее до кончиков пальцев.

Почему он так ведет себя? Ей что, приснилось, будто она видела, как он стащил ее фотографию? Или он взял ее для чего-то другого? Фетишист? Маньяк? Или он почувствовал, что и она отмечена каким-то проклятием, таинственным ожогом?

При этой мысли одиночество вспыхнуло в ней ярким пламенем. Сквозь треск огня донесся крик:

— У меня песок в голове! Это твоя вина!

Вот ведь приставучая!

Он быстро шел по улице Сен-Пер. Господи, да чего хотела эта девчонка? Она его просто извела. А эти вопросы о его поездке! Можно подумать, что она в курсе происходящего…

Марк решил вернуться домой пешком, чтобы успокоить нервы. Но он дошел уже до площади Лувра, а его по-прежнему трясло от злости. Он перешел эспланаду, упорно глядя под ноги. Ни одного взгляда в сторону сияющей пирамиды. Ни одного взгляда в сторону галереи, чьи арки вырисовывались в синеватом свете.

Присутствие Хадиджи сразу же выбило его из колеи. Он измучился за ужином, чувствуя на себе ее наблюдательный, пронизывающий взгляд. И в довершение всего ей понадобилось с ним заговорить! Теперь выясняется, что она еще и интеллектуалка! Ничего общего со стандартной кандидаткой в манекенщицы, бесцветной и бесхарактерной. Он не понимал поведения этой женщины. В другом месте и в другое время он решил бы, что она к нему клеится.

На площади Пале-Рояль он немного успокоился, увидев перед собой сверкающее в сумерках здание театра «Комеди Франсез». Два часа утра. Теплый ветер обвевал парижскую ночь, словно хотел выдуть все выхлопные газы, чтобы придать картине чистоту и законченность. Освещенные фонтаны; круги из камней; длинные галереи с серыми колоннами. Подлинные декорации восемнадцатого века, как будто созданные для пьесы Мольера. Не удивишься, если вдруг увидишь, как под фонарями появится Командор, преследующий Дон-Жуана.

Марк присел на бортик одного из фонтанов, почувствовал идущую от воды свежесть — она обволакивала его, словно в какой-то феерии. Он закрыл глаза, потом снова открыл, и так несколько раз подряд. С каждым разом свет, идущий из галереи, все четче отпечатывался в его сознании, проникал в него. Словно иголочки для акупунктуры, воткнутые вдоль его позвоночника.

Вместе со спокойствием к нему возвращалась ясность мысли. Он опустил пальцы в ледяную воду, потом провел рукой по лицу и после этого смог взглянуть правде в глаза.

Злился он на самого себя.

Зачем лгать себе? Его влекло к Хадидже. Как влекло бы любого мужчину, увидевшего такую красоту. Но если любой другой попытал бы счастья, то он украл ее фотографию, чтобы послать серийному убийце. Так уж он устроен…

Вот такова была его правда.

Он не любит любовь: он любит смерть.

Образ Софи сразу прогнал эти мысли. Он проклят, он знает это. И горе тому или той, кто подойдет к нему слишком близко. Он уже получил доказательства этого. Дважды. Вот почему ему следовало держаться подальше от любви. И даже от дружбы. Марк Дюпейра, сорок четыре года, ни жены, ни детей. Простой охотник за преступлениями, неспособный существовать рядом с кем бы то ни было.