Жан-Кристоф Гранже - Черная линия

— Ты не дошел до конца в своей книге, Марк. Ты не захотел—или не смог—добраться вместе со мной до определенной точки. До того места, где все намерения кристально чисты. А между тем мне казалось, что я много рассказывал об этом Элизабет…

Марк бросил взгляд на Хадиджу. Она втягивала воздух, как рыба, выброшенная на берег, с ужасающим свистом. Собственная беспомощность бесила его. Он и сам был близок к обмороку. Между двумя приступами кашля он пробормотал, еле слышно:

— Ско… скольких ты убил?

— Каждый год, — улыбнулся Реверди, — в Юго-Восточной Азии пропадают тысячи человек. Я внес свой вклад в эту цифру. Для меня Черная Кровь — это не физическое явление, не случайность. И тем более не халтурно написанная книга, Это вечный поиск, Марк. В эти глубокие воды я погружаюсь всем своим существом. Мое подлинное апноэ, моя стометровая планка всегда заключалась именно в этом погружении…

В круглой комнате, наверное, уже почти не осталось пригодного для дыхания воздуха. Синеватое пламя масляной лампы еще теплилось. Убийца взглянул на свой счетчик:

— Десять процентов. Время поджимает. — Он повернулся к Хадидже. — Красавица моя, ты исповедуешь ислам?

Она не реагировала. В обмороке. Может быть, уже мертва. Он продолжал, словно она могла его слышать:

— Нет? Ты не знаешь эти слова Корана?

«Написано, что Пророк, еще до исполнения своей миссии, заснул глубоким сном на земле. И два белых человека спустились справа и слева от него и встали там. И белый человек слева рассек ему грудь золотым ножом и извлек сердце, из которого удалил сгусток черной крови. А белый человек справа рассек ему живот золотым ножом, и извлек внутренности, и омыл их. И они вложили органы на место, и с тех пор Пророк стал чист и мог проповедовать веру…»

Реверди поймал клапан, прикрепленный к баллону со сжатым воздухом. И впервые в его голосе послышалась злость:

— Благодари меня, Марк. За себя и за нее. После всей вашей лжи, ваших надругательств, я очищу вас, омою, как белые люди из Корана…

У Марка не оставалось сил, чтобы поднять голову — вспышки, темные пятна затуманивали его сознание. В его мозгу крутилась только одна мысль: выиграть время. Несколько секунд. И попытаться сделать что-то, все равно что, лишь бы спасти Хадиджу.

Убийца уже собирался взять в рот загубник, когда Марк выдохнул:

— Подожди.

Его голос звучал как шелест:

— Бамбук, почему бамбук? Почему листья подавали тебе сигнал к убийству?

Реверди замер и улыбнулся:

— Это все платья.

— Платья?

Он провел пальцами по своему лицу, сверху вниз.

— Платья моей матери, от Лоры Эшли… Когда я сидел в шкафу, когда я умирал от страха, когда я задыхался, они свисали с вешалок и гладили меня по лицу. Это прикосновение навсегда связалось для меня со страданием. Каждый раз, когда я чувствую, как листья бамбука прикасаются к моему лицу, я снова оказываюсь в шкафу. Это точно такое же ощущение, та же легкость. Я чувствую, как платья касаются моего лица. Я слышу мою мать и ее вздохи наслаждения. И я снова жажду черной крови…

Реверди закусил загубник. Потом спокойно сел на пятки, на азиатский манер, и уставился в глаза Марка.

Это был конец.

Хадиджа, без сомнения, уже умерла. А ему оставалось всего несколько секунд. Он слышал неестественные звуки дыхания Реверди, а сам задыхался, понимая, что все больше и больше отравляется углекислым газом.

Реверди подкарауливал каждый его вдох. Он уже не нуждался в анализаторе воздуха. Достаточно было посмотреть на лицо Марка. Когда его черты застынут, ныряльщик снимет маску, задержит дыхание и поднесет маленький стойкий огонек к заклеенным ранам, чтобы выпустить из них черную кровь.

Кровь.

На краю небытия Марка осенило.

Он не мог уже ничего сделать, только испортить ритуал Реверди.

Сорвать его жертвоприношение.

В безнадежном усилии он вдохнул полной грудью, напряг мышцы. Одного этого усилия хватило, чтобы он чуть не умер. В следующий момент ему удалось полностью расслабиться, отчего его тело изменило положение, сместилось. Он не добился никакого результата, не считая черного провала в сознании из-за резкого притока углекислого газа.

Он снова выпятил грудь, напряг мышцы. Он задыхался, он умирал, но прежде чем умереть, прежде чем комната окончательно очистится, он истечет кровью. Он опередит наступление цианоза.

Он почти потерял сознание, когда его усилия увенчались успехом: невероятное натяжение кожи раскрыло раны, склеенные медом. Он снова расслабил мышцы груди, чтобы края ран разошлись, чтобы кровь потекла сильнее.