Холли Седдон - Постарайся не дышать

На фотографии не видно, но тогда у пятилетнего Джейкоба на коленке подживала большущая корка. Он носился колбасой по саду и с размаху врезался в трехколесный велосипед Тома, а потом отлетел на выложенную камнем дорожку. Прошло уже немало лет, но она до сих пор ощущает разлитый в воздухе железистый запах крови. До сих пор морщится от боли вместе с сыном, вымывая из раны набившийся туда песок.

Ее любимая фотография – та, где они впятером. Стоят на песчаной дюне, и ветер задувает сбоку. У мальчиков на лицах застыли улыбки, Грэхем – высокий, красивый, – хмурится в объектив, как обычно, опасаясь, что автоспуск не сработает. А она сама такая молоденькая, крепкая, сильная… Куда улетели те годы?

Ее старший сын был просто отчаянно, невыносимо красив. Фотографии передавали это неплохо, но реальность не шла ни в какое сравнение. Его глаза сверкали, точно изумруды в грозовой туче. А при взгляде на меньших ей всегда представлялись щенки лабрадора. Золотистый и шоколадный. Том ходил за Джейком хвостом; энергия его не иссякала, и он постоянно бросался тормошить брата, выдирать у него мячик, устраивать веселую возню – ну точно два щенка!

Младшим нужно было возиться, ходить все время вместе, но старший, Саймон, такого общения не признавал – и не потерпел бы. Ему больше импонировала бессловесная манера отца. Хватало одного взгляда: сын всегда мог его расшифровать, словно знал секретный код. С ними она чувствовала себя лишней. От отчаяния спасали только заботы о младших.

Фотография на дюне была сделана в предпоследний день последней семейной поездки на Сэнди-Бей. Больше они уже в трейлерах не жили. И в Девоне не отдыхали – только за границей. А до этого каждый год снова ехали в тот кемпинг на Сэнди-Бей – просто потому, что уже были там в прошлый раз. Золотистый пляж стал родным, как домашний ковер. Но потом был тот случай… то недоразумение… после которого они уже никак не могли вернуться.

Им требовался этот толчок. Они давно хотели съездить в Португалию, и со следующего лета отпуск стали проводить в Алгарве. В окружении своих соотечественников.

Она до сих пор в мельчайших подробностях помнила их автодом. Огромная, мощная зверюга. Три спальни, пять коек, диван в цветочек, настоящий обеденный стол и стулья – хоромы, одним словом! Таких сейчас днем с огнем не сыщешь.

Младшие мальчики спали вместе в средней комнате. Бесились там допоздна и никогда не ложились вовремя. Саймон, в одиночестве лежа на своей кровати, листал NME, Melody Maker или что-то подобное. Сью улыбнулась, вспоминая вечер накануне отъезда. Они с Грэхемом тогда занялись любовью спонтанно и без лишних слов – практически в последний раз в жизни. О, это беззаботное, головокружительное отпускное чувство; мальчики ушли на местную дискотеку, и Грэхем – за считаные часы до сборов! – наконец вроде бы отошел от затянувшейся акклиматизации и расслабился.

Они пили прохладный джин-тоник и молча глядели на зависшее над морем солнце. От синих глубин их отделяла лишь полоска травы, несколько маленьких бежевых трейлеров и разноцветное белье на веревках.

Мне не понравилось то, что тут недавно было. Кто-то заговорил очень громко – через динамик, что ли, – и заявил, что он врач, а я, мол, должна представить, будто играю в теннис. Таким тоном, словно это самое обычное дело. Можно подумать, я каждый день только тем и занимаюсь, что мысленно играю в теннис по просьбе не пойми откуда взявшихся докторов. Но я сделала, как мне сказали, потому как причин отказываться у меня не было.

На самом деле в теннис я играла всего два раза в жизни. Но доктор об этом не спрашивал, так что я ничего и не сказала. Конечно, лучше бы он попросил меня поиграть в нетбол, ну да ладно. В общем, я послушно вообразила, что играю в теннис. Мысленно подбросила в воздух ворсистый мячик и, как следует размахнувшись ракеткой, запулила его через сетку. Так и пошло. Я рассекала ракеткой воздух и отправляла мяч на ту сторону, едва он ко мне приближался. Доктор вроде как комментировал, и в его голосе слышался смех. Восклицал, например: «Отлично, Эми, просто замечательно!» Или: «Да ты выигрываешь!»

А еще он говорил что-то совсем уж дикое. Якобы у меня подсвечивается участок мозга, отвечающий за теннис. Ага, и с каких это пор у нас в мозгу есть специальный участок для тенниса?! И я тогда подумала: «Он что, издевается? Он что там тестирует вообще, на самом-то деле? Мою честность или еще что-нибудь такое? Может, узнал про кассету Jesus Jones, которую я сперла из “Волмарта”?» Они, кстати, мне даже не нравятся, это я просто за компанию с Дженни и тем парнем сделала. И теперь все время из-за этого напрягаюсь.