Рут Уэйр - Игра в ложь

Фатима пожимает плечами:

– Желательно каждый намаз совершать в установленное время. Но считается, если забудешь по объективным причинам, Аллах простит.

– Фатима… – начинаю я и сама себя обрываю: – Ладно, забудь.

– Что конкретно забыть?

Делаю вдох. Нет уж, хватит нелепых вопросов, хватит грубых вторжений в жизнь Фатимы. Прижимаю ладони к глазам.

– Пустяки, Фати.

И вдруг неожиданно для себя с жаром спрашиваю:

– Фатима, как ты думаешь, – он нас простит? В смысле, тебя? Аллах?

– За то? – уточняет Фатима.

Киваю.

Она садится на кровать, начинает заплетать косу. Есть в привычных движениях ее ловких пальцев что-то успокаивающее.

– Очень на это надеюсь. Коран учит, что Аллах прощает все грехи, если грешник искренне раскаялся. Мне еще каяться и каяться; но, что касается моего соучастия, я очень стараюсь искупить тот грех.

– Что мы натворили, Фатима? – шепчу я.

Вопрос не иронический и не риторический: я действительно вдруг перестала понимать смысл наших действий. Если бы меня спросили семнадцать лет назад, я бы ответила: мы пытались спасти подругу. Десять лет назад сказала бы, что мы совершили непростительную глупость, из-за которой я ночами не сплю, все боюсь, что труп обнаружится, что меня вызовут в полицию и станут допрашивать.

Но сейчас… когда труп действительно обнаружен, а допрос в полиции сулит попасть в ловушки, о которых мы и не подозреваем, – сейчас я совсем запуталась.

В одном я уверена: мы совершили преступление. Но вдруг наша вина не только в сокрытии трупа? Что, если это из-за нас Люк изменился до неузнаваемости?

Быть может, мы совершили преступление не против Амброуза, а против его детей.

Об этом я думаю, пробираясь на ощупь в комнату Люка. Эта мысль не отпускает меня, лежащую в его постели, глядящую, поверх головки Фрейи, в темный потолок. Снова и снова я спрашиваю себя: «Неужели в том как изменился Люк, виноваты именно мы?»

Закрываю глаза – и присутствие Люка становится осязаемым, вот как простыни, что льнут к моему разгоряченному телу. Люк – здесь; он находится в спальне незримо – однако не менее реален, чем мы вчетвером. От этой мысли мне должно бы стать жутко, а не становится. Ведь мужчина, что сегодня околачивался у мельницы, в моем воображении неотделим от долговязого, смуглого, золотоглазого юноши с хрипловатым, робким смехом, от которого сердце заходилось. Этот юноша никуда не делся – я узнала его, заглянув в налитые кровью глаза, уловила робость за пьяной бравадой и высказанной обидой.

Обнимая Фрейю, я слышу его слова – они болью отдаются в висках:

«А вот кому новость? Откуда в Риче взялось мертвое тело?»

«Стоит Кейт свистнуть – и вы примчались, как собачонки».

Но засыпаю я с другой фразой, и она-то заставляет меня прижать к себе Фрейю так тесно, что та всплакивает во сне.

«Если что, Айса, обращайся. Присматривать за ребенком… это легко. С удовольствием бы снова ее взял».

– В последний раз спрашиваю, Айса: поедешь со мной?

Фатима стоит на пороге, в одной руке держит чемодан, в другой – солнцезащитные очки. Отрицательно качаю головой, продолжая пить чай.

– Нет. Мне еще Фрейю собирать, вещи укладывать. Ты из-за меня опоздаешь.

Время – шесть сорок пять. Мы с Фрейей устроились на диване, в пятне солнечного света. Мы играем: я делаю вид, что отщипываю носик малышки, а потом приставляю его обратно. Фрейя шлепает меня по руке, пытается царапнуть своими крохотными, но остренькими ноготками, щурится от бликов на водах Рича. Нежно, но крепко стискиваю пухлые ручки – не хватало, чтобы Фрейя обожглась моим чаем! Ставлю чашку на пол.

– Поезжай, Фатима, за меня не волнуйся.

Тея и Кейт еще спят, но Фатима собралась ехать ни свет ни заря – она торопится к Али и детям. Наконец она кивает, пусть и неодобрительно; надевает очки, поправляя дужки под хиджабом. Ощупывает карманы в поисках ключей от машины.

– Как ты до вокзала доберешься?

– Думаю, на такси. Не решила пока. Посоветуюсь с Кейт.

– Ладно, – произносит Фатима, подбрасывая ключи на ладони. – Попрощайся за меня с девочками. И вот еще что: уговори Кейт приехать в гости. Я вчера ее звала-звала, приглашала-приглашала – а она ни в какую…

– Почему?

Голос раздается из-за поворота винтовой лестницы. Пес с радостным повизгиванием встает с места – он нежился под окном, в луже теплого света. Вниз по ступеням идет Кейт. На ней старенький хлопчатобумажный халатик – когда-то он был густо-синим, но давно полинял, сохранив лишь намек на прежний оттенок.