Нельсон Демилль - Реки Вавилона

Хоснер поднялся с откидного кресла и вперил долгий взгляд в Бурга.

— Знаешь что, я думал, превращение наших пацифистов в посвященных убийц было чудом. Но, оказывается, самое большое чудо, которое мне удалось увидеть, это превращение Исаака Бурга из незаметного, тихого, полупрозрачного, маленького человечка-разведчика в важную персону. Из плоти и крови. Даже со своими собственными взглядами. Фельдмаршал фон Бург. Значит, тебе это нравится, да? Как хорошо быть королем этого холма, хозяином своей собственной судьбы и держать в своих руках судьбы других людей. Если бы сегодня ночью ты совершил ошибку, то отвечать за это пришлось бы не тебе, а мне. Но поскольку ты победил… ах, вот оно в чем все дело, Исаак. Поскольку ты победил, они будут радостно приветствовать тебя, а ты пройдешь через ворота Яффы, словно римский император.

Бург поднялся.

— Все это чушь. Я просто подумал, что ты сможешь воспользоваться некоторыми советами. Боже мой, Хоснер, неужели тебе не нужна помощь?

Бекер отвернулся к бортовому журналу и занялся своим делом.

— Единственная помощь, которую я могу принять, — это помощь профессионального военного, такого, как Добкин. Но не твою. — Хоснер понизил голос. — Ты мне нравишься, Исаак, но не становись на моем пути.

— Но я уже стою на твоем пути, нравится тебе это или нет. И имею право голоса при принятии решений. — Трубка Бурга прыгала у него во рту.

Хоснер понял, что Бург настроен решительно. Он неожиданно рассмеялся.

— Ублюдок! — Хоснер направился к двери кабины. — Хорошо, если уж ты так сильно желаешь этого, пожалуйста. Добро пожаловать на вершину власти. Если я спрыгну с нее, то ты снова останешься один. — Он продолжал смеяться, проходя через салон к аварийному выходу, потом крикнул через плечо: — Ты жалкий ублюдок!

Бенджамин Добкин смотрел в лица склонившихся над ним шести или семи арабов. Один из них наклонился еще ниже и потряс Добкина за плечо. Эти люди говорили на ломаном арабском. Но почему же арабы говорят на ломаном арабском?

Добкин вспомнил, как полз по берегу реки, терял сознание и снова полз. Он понятия не имел, сколько времени прошло с того момента, как он покинул холм. Луна стояла высоко в небе, ощущалась прохлада. Добкин медленно шевельнул рукой, чтобы не насторожить арабов, и полез в карман за таблетками наперстянки, но их в кармане не было. Один из арабов поднес к его лицу пластиковый мешочек с таблетками. Добкин попытался вырвать его, но араб отдернул руку и спросил на плохом арабском:

— Лекарство? Тебе надо?

— Да, — ответил Добкин. — Лекарство. Надо.

Арабы забормотали. Другой из них наклонился над Добкиным и тоже что-то поднес к его лицу.

— Пазузу. Злой дух.

Добкин уставился на расплывчатую фигурку злого духа, находившуюся в нескольких дюймах от его глаз. Он предположил, что наличие в его кармане злого духа Пазузу и помешало ему выбраться на нужный берег, вместо этого он попал в лапы к мусульманам. Он пробормотал по-арабски что-то насчет археологической находки, но арабы, казалось, не слушали его. Державший статуэтку швырнул ее на землю и отвернулся.

Теперь они начали говорить между собой, и до Добкина медленно дошло, что в их странном арабском проскальзывают слова на иврите.

Он сунул руку под рубашку в поисках звезды Давида. Она была на месте. Добкин вытащил ее вместе с цепочкой, звезда блеснула в холодном, голубом лунном свете.

— Shema Yisroel Adonoi Eiohenu Adonoi Echod.

Слова Добкина произвели такой эффект, словно он свалился с неба, что в общем-то было не так далеко от истины. Мужчины прекратили разговор и уставились на него широко раскрытыми глазами.

Добкин медленно заговорил на иврите, подбирая классические слова, которые, он надеялся, они знали из Библии.

— Я Бенджамин Добкин, алуф. — Вместо слова «генерал» он употребил древнее слово «алуф». — Алуф-израильтян. — Я прибыл сюда на… — Они могли не понять на иврите слово «самолет», поэтому Добкин произнес это слово по-арабски. — Мне нужна помощь. Там, на холме, евреи… в Вавилоне… они нуждаются в помощи. Вы поможете?

Самый старый из мужчин опустился возле него на колени. Таким генерал и представлял себе вавилонского еврея — смуглый, с белой бородой, темноглазый, одет в какую-то просторную рубаху, не совсем традиционно арабскую.

— Конечно, мы поможем, алуф-израильтян. Мы же одна семья, — добавил старик.

— Да, — согласился Добкин. — Вы не забыли Иерусалим.

Хоснер снова и снова обходил периметр обороны. Он был один. Устал, хотелось пить, есть, болело тело от десятков царапин и ссадин, задетое пулей ухо, казалось, горело. Выпитое вино слегка кружило голову, его подташнивало и очень хотелось пить.