Агата Горай - Память без срока давности

Я сократила общение с Шивовым до «привет» и «пока», которые произносила с замиранием сердца, не глядя при этом в убийственные для меня глаза. Игнорировала даже простые вопросы типа «а что вчера задавали по химии, а то я не записал» или «не отменили ли завтра последний урок, ведь математичка заболела» . Я боялась на него смотреть и заговаривать с ним, чтоб снова не выставить себя влюбленной идиоткой, хватало уже того, что его голос звучал в моей душе постоянно.

Девчонки продолжали вешаться на Платона гроздьями, но к концу года он заметно сблизился только с Зоей.

Наблюдать за тем, как некогда лучшая подруга, шагая бок о бок с Платоном по школьным коридорам, сияет – врагу не пожелаешь. Я отказывалась понимать, что Шивов нашел в моей бывшей подруге с ее ростом в полтора метра, отсутствием груди, круглым, как воздушный шар, лицом и узкими, как замочная скважина, глазами. Такие, как он, не обращают внимания на таких, как она. С его стороны логичнее было бы связаться с Бородиной, которая и дьяволу душу продала бы за внимание Шивова. А мне, если б не Буль, не пришлось бы никому ничего продавать, я бы однозначно не осталась в стороне и вступила в борьбу за теплое место в объятиях Платона и непременно победила бы. Если бы…

Постепенно в мозг просочилось убеждение, что у Шивова Платона имеется какой-то скрытый комплекс, который заставляет его сторониться явных красоток и подталкивает к девочкам, далеким от идеала. Хотя вполне может быть, Платону нравится экзотика, и именно поэтому он выбрал Зою Хонг. Думать об этом мне не особо хотелось, я знала одно: кто бы ни приглянулся Платону – толстуха или худышка, мулатка или азиатка, девушка с прыщами или угрями, с большой грудью или полным ее отсутствием, она обречена на победу в моем невидимом бою за любовь.

Первого сентября две тысячи второго года Шивов без каких-либо предупреждений поселился в моем сердце, бесцеремонно оттяпав приличный кусок плоти. Я не хотела никакой любви (это последнее, о чем я могла думать в своем состоянии), но это случилось, и я вынуждена была научиться жить с подселенцем в собственной груди. Каждый новый день начинался с рассвета и заканчивался закатом, а мне ничего не оставалось делать, как просыпаться и засыпать, изо всех сил стараясь избавиться от пустых надежд и глупых призрачных мечтаний.

Две тысячи второй заканчивался, оставив пометку «прошлое» на многих эпизодах моей жизни. За год случилось много всего, как отвратного, так и сносного, но к концу декабря внутри меня выросло необъяснимое чувство тревоги. Каждый снежный новый день заставлял мое тело дрожать от непонятного противного предчувствия, как это проделывал ветер с одинокими листьями на обнаженных деревьях. Паника нападала без предупреждения, разделившись на маленькие злостные стайки комаров, жаливших до сотни раз в секунду. Я пыталась не думать о начале января две тысячи первого, но разуму приказывать было выше моих сил. Тревожное состояние я списывала на реакцию организма на приближающийся день, но ошиблась. Шестое чувство не подвело, просто я не сумела расшифровать его крик правильно.

31 декабря 2002 года (пятнадцать лет, десятый класс)

– Лиза, мне нужно вам с сестрой сказать кое-что важное. – Звучит слишком неожиданно, меньше всего мне сейчас нужно, чтоб мама начала разговор о том, что встречать Новый год положено в семейном кругу и бла, бла, бла. Зря я выбралась из своей комнаты.

Замираю на месте, хотя жуть как хочется сбежать к себе. Глаза непроизвольно закатываются под лоб, а из души вырывается тяжелый вздох. Стоя на полпути к кухне, оборачиваюсь на мамин голос. Бледные от постоянных ударов судьбы, которая методично, год за годом, выколачивала из мамы все яркие краски, щеки вдруг побагровели.

– Возможно… Я даже уверена, этот разговор должен был состояться немного раньше, но… – Речь мамы неуверенная, прерывистая, как у меня, когда приходится разговаривать на не слишком приятные темы. Мама смущена.

Только теперь замечаю, что мама наряжена не хуже нашей елки, коктейльное платье из переливающегося материала всех цветов заката ей очень идет, хотя мне режет глаза. Я привыкла видеть маму в мрачных потасканных вещах: бесформенных кофтах, застиранных джинсах, стареньких халатах. Отцу всегда было плевать на тряпки, главное, чтоб «давала» регулярно и стряпала три раза в день, а как при этом жена выглядела, его не волновало. Мамин внешний вид по большому счету в нашей семье не волновал никого. А еще волосы мамы не собраны в бесформенную кучу, их просто невозможно завязать в хвост или заплести в косу, мама избавилась от не слишком шикарной шевелюры, вернув себе прическу Гитлера. Аккуратная укладка, насыщенный ореховый цвет и никаких седых корней. Мама помолодела лет на двадцать, но что бы это могло значить?