Джиллиан Макаллистер - Все, кроме правды [litres]

– Рассказывай дальше.

– Они вошли. Помню, не прошло и пяти минут. Помню мысль: «Не могу поверить, что вся эта чушь творится на самом деле». Такой глупый был план, но он удался. Ну, очевидно, не до конца. Они прокрались мимо. Доминик от возбуждения побежал вперед. Я включил свет – там рядом в коридоре лампа – и сказал: «Еще шаг – стреляю».

– Ты это сказал?

Я застыла. Меня затрясло.

– Нет-нет, – ответил он, увидев, как изменилось у меня лицо. – Не сделал бы я этого, даже не собирался. Боже мой, мне хотелось только их напугать. – Снова посмотрел на меня, потом, подняв глаза наверх. – Понимаю, как это звучит. Но, Рейч, я был в полном отчаянии, – он подался вперед, чуть оживившись, – я даже не думал, что это опасно и чем может кончиться. Чувствовал себя хозяином положения и ни в кого стрелять не собирался. Я даже не знал, что сама по себе такая угроза – уже преступление. Думал, что подожду их с ружьем и отпугну. Они же всего лишь молодежь – сопляки. Все мы были молодыми. Хотел разобраться с ними прежде, чем вернутся родители. И сказать им, что все позади.

– Я знала, что ты рассказывал не то. Говорил, что в тебя бросили статуэтку, а потом сказал, что он все еще ее держал.

– Понимаю. Я говорил тебе неправду. Мне не хотелось, чтобы ты знала, что я их заманил. Это была ошибка.

– Но что же не получилось? В твоем плане?

– Они его вроде как принимали в свою банду. Обучали. Доминику было шестнадцать и, как сказал Олдридж, это его первое ограбление. Выбрали они наш дом, потому что влезть в него не составляло труда, даже если дверь заперта. Так сказал Олдридж. Грабители разозлились, когда поняли, что я их ждал в засаде. Очень враждебная создалась атмосфера. И я все никак не мог прогнать мысль о том, что Олдридж сказал про Дэйви. Они остановились. Застыли. Доминик обозвал меня психом. И это было последнее, что он сказал. Последнее… Они повернули обратно по коридору, в оранжерею. И уже почти вышли – Олдридж сбежал, Доминик остался один.

Я закрыла глаза. «Пожалуйста, не убивай его, когда будет выходить, ну пожалуйста».

– Частично проблема была в том, что я уже был на взводе. С этим ружьем, наведенным им вслед. Никогда не направлял ни на кого оружия. Никогда. Не знаю, как это вышло, и тут… в общем, тогда и случилось.

– Что? – спросила я хрипло.

– Доминик. Он… он повернулся. Дернулся в мою сторону, только чуть-чуть. И физиономия была совершенно дьявольская. Издевательская.

– И ты сорвался? От злости?

– Я подумал, что он сейчас на меня набросится, – сказал он, глядя на меня умоляющими глазами. – Но это правда, что борьбы не было, – сказал он и весь обмяк на софе, будто ком нагретого воска.

– Ты намеревался его убить?

– В тот момент я подумал, что все пропало, теперь это навсегда, Дэйви будет вечно бояться и не станет даже контейнеры вывозить, – помнишь же, как он это любит. А потом просто выстрелил. Вот это и есть правда.

Месяцы мучений и взломов – все это накопилось, и вдруг я увидел выход. И просто спустил курок. Не было борьбы. И статуэтки не было, – сказал он печально. – Это я в суде рассказал. А потом – тебе. Но статуэтку я вложил ему в руку, уже когда его убил и понял, что нет доказательств, будто он пытался на меня напасть. Так что на ней были отпечатки пальцев. И я целился ему в висок. Сейчас об этом жалею.

Я уставилась на свои колени. Отчаяние. Джек был в отчаянии. Как мальчик искал выхода не там, где надо было.

– Ты жалеешь об этом?

Джек поднял голову.

– Каждый божий день.

Я кивнула. Мне этого оказалось достаточно. Все мы, – каковы бы ни были наши моральные принципы, взгляды, призвание, – делаем ошибки.

– Я думала, ты расскажешь, что это сделал Дэйви, а ты принял вину на себя.

Джек снова затряс головой.

– Нет, случилось не это. Но… но самое травматичное, не говоря уже о том, что оборвалась чужая жизнь, – он снова глотнул и заплакал, – это признать, что я себя не знаю. После этого каждую ночь, когда ложился спать, мне казалось, что будто со мной рядом незнакомец. Я не знал своих моральных границ, не знал, на что способен.

– Я понимаю тебя. У меня у самой так было.

– У тебя?

– Из медицины я ушла не из-за Джереми Ханта [31]или Национальной системы здравоохранения, не по причине недоплаченных рабочих часов, а из-за огромной ошибки.

– Какой?

Глаза его стали настороженными, и мне было понятно, почему. Все это время я распутывала его дело, читала о нем, стала так одержима его преступлением, будто сама была безупречна. И вот, когда прошли месяцы, я, наконец, говорила ему, что я не такова, какой казалась.