Татьяна Коган - Кондитер

Я сую руку в карман и бросаю А-12 связку ключей. Он ловит их, молниеносно находит ключ от наручников и отстегивает браслет. В это мгновение Соня стремительно срывается с места, и пока я соображаю, кем мне заняться – Никитой или подружкой – А-12 делает выбор за меня.

Он пробегает мимо нас с Никитой и устремляется вверх по лестнице. Едва топот стихает, я снова начинаю слышать собственное сердце.

Никита глядит на меня недоуменно, хлопает своими пушистыми, как у девчонки, ресницами. Туповатый он, ей-богу. Соня, вон, сообразила куда быстрее.

Я не хочу думать о том, что сделает с ней мой ментор. Я знаю, что запальчиво обещал Соню ему, но конечно же мечтал о ней сам. Фантазировал, как буду медленно убивать ее, какой зашкаливающий восторг испытаю, – и при этом понимал, что едва ли решусь на подобное. Может быть потом, лет через пять-десять, когда наши пути разойдутся, я вспомню о своей страстной подруге юности, найду ее и осуществлю давнюю мечту. Но пока мы пара, убивать ее слишком рискованно. Черт! Как обидно, что не я лишу ее жизни! А может… Может А-12 вернет ее в дом, чтобы поделиться добычей? Разве не так поступают взрослые волки, взращивая своих щенков?

– А ну-ка объясни, что здесь происходит?

Господи. Никита даже перед лицом смерти далек от просветления.

«А ну-ка объясни»? Серьезно?

Я чувствую, как зверь внутри меня разевает голодную пасть. Забавы с Амандой распалили его, но не дали насытиться. Теперь у нас обоих есть шанс получить свое.

Нож, испачканный кровью Аманды, валяется у моих ног.

– Слушай, ты не поверишь, если я расскажу, – беззаботным голосом отвечаю я.

Готовый напрячься Никита тут же расслабляется. Ну и кретин.

– Да? Ну ты попробуй. Может и поверю, че.

Я быстро нагибаюсь, хватаю нож и с замахом бью в живот друга. Его глаза широко раскрываются, словно он увидел нечто изумительное, превосходящее его воображение. Никита всегда считал себя сексуальным. Поверь, приятель, никогда прежде ты не выглядел так сексуально, как в этот миг.

Он опускает растерянный взгляд вниз, машинально накрывает рану руками, теряя равновесие. Я не даю ему упасть, хватаю подмышки и волочу к защищенной пленкой стене.

– Ты… пырнул… меня… – хрипит Никита, все еще не веря в происходящее.

– Да, я пырнул тебя, – усаживаюсь рядом, жадно наблюдая, как кровь просачивается между его пальцев, образовывая лужицу на полу.

Он полусидит-полулежит, затылком и лопатками упираясь в стену. Его дыхание становится частым, сиплым.

– Помнишь нашу дискуссию о Кондитере?

– Что? – он глядит на меня мутными глазами.

Я сурово сдвигаю брови:

– Неужели забыл? Ты так весело обсуждал серийного убийцу. Серьезно что ли не помнишь? Жертвы в целлофане. Кондитер. Ну?

Никита морщится от боли, но я воспринимаю это как утвердительный ответ. Уголки моих губ подлетают вверх:

– Кондитер это я, Ники. Это я убивал тех женщин. А сейчас мне придется убить и тебя, потому что вы с Соней сделали самую большую – и последнюю – глупость в своей жизни. Не стоило вам сюда приезжать, Ники. Совсем не стоило. Ну какого черта, в самом-то деле? Тебе что, заняться нечем было? Наглотался бы дряни, танцевал бы в клубе до утра… Нет, надо было сюда припереться.

Он пытается что-то сказать, но выходит лишь невнятное бормотание. Он теряет кровь, и вместе с ней – связь с реальностью. Я не спешу делать с ним то, что обычно делаю со своими жертвами – просто сижу рядом и пожираю его глазами.

Помимо воли перед мысленным взором проносятся воспоминания из нашего совместного прошлого. Ничего значительного – вечеринки, беседы – но теперь все эти события подергиваются налетом сакральности. Первый миг нашей встречи, последующее приятельское сближение – все вело к этому самому моменту.

Меня охватывает необычное состояние – я и возбужден и глубоко печален; скорблю о потере друга и бесконечно счастлив оттого, что раскрылся перед ним, сдернул маску, впервые за долгие годы представ перед близким человеком в своем истинном обличье. Это момент истины, когда все темные тайны выходят на свет, и больше незачем притворяться. Меня потряхивает, я удивляюсь новым смешанным чувствам и пью их маленькими глотками, смакуя мельчайшие перемены, каждый оттенок настроения.

– Вызови… скорую… – шепчет Никита.

Мне хочется расцеловать его. Я беру его лицо ладонями, бережно, почти любовно, и проникновенно смотрю в его стекленеющие глаза.

– Извини, Ники, исключено.

В четырнадцать лет я впервые лишил жизни не чужого мне человека, но те ощущения не шли ни в какое сравнение с нынешними. Тогда я толком не знал, что творю, я был обыкновенным мальчишкой, осмелившимся на величайшую дерзость и толком не осознающим ни собственные чувства, ни последствия. Тогда в моей голове царили сумбур и хаос, и лишь благодаря везению первый опыт реальной смерти не разрушил мое светлое будущее.