Елена Мейсак - Без права на возврат

Она чуть было не присвистнула. Точно! Сегодня Генкин день рождения, а она о нем забыла. И даже символического подарка не купила.

– Извини, Ген. Меня тошнит, когда люди говорят «Подарок за мной», но больше ничего другого и придумать не выходит.

– Не заморачивайся. Наоборот, это очень похоже на тот самый день, когда мы здесь были впервые. За минусом этих уродцев, само собой. – он кивком показал на небоскребы. – Тогда ты тоже была без подарка, потому что не знала о том, что в этот день я вышел с конвейера.

Он налил искрящийся напиток в бокал и протянул ей.

Ее руки дрожали, но она все равно пригубила немного. Похоже, адреналина сегодня было столько, что дрожали даже губы. Генка, заметив это, поставил свой бокал на бордюрный камень, не сделав и глотка, и подошел к ней. Его дыхание защекотало кожу на ее щеке.

Молча взглянув друг другу в глаза, они, вдруг, как две диких кошки вцепились друг в друга, сливаясь воедино в сумасшедшем поцелуе. Напряжение нарастало, и Генка, подхватив ее на руки, как и тогда, поволок в сторону своей дачи, до которой они почти доехали, и которую сейчас просто не было видно за бывшим пустырем, утыканным домами-свечками.

Этот день был рабочим, на даче никого не было, а ключи, которые имелись у Генки в кармане, подошли. Ну, или он сделал так, чтобы подошли, об этом ей было ничего не известно.

Она лишь увидела то, что калитка поддалась его напору с первой попытки, да и дверь в доме тоже.

Они занимались любовью полночи, как и тогда. Но сегодняшняя ночь не была похожа на прошлую. Недавнее происшествие на дороге так ее напугало, что теперь, когда стресс отпустил ее из своих цепких клешней, она напоминала дикую львицу, чему сама сильно удивилась. Генка был то нежным и ласковым, то напористым и грубым, пока, наконец, она не улетела туда, где жили Альдебаран и Беллатрикс, в сверкающую алмазами красоту бытия.

Они лежали, обнимая друг друга, усталые, но счастливые. Его пальцы сплелись с ее, казалось, что кольца пружины времени медленно разлепились и, совершив несколько затухающих колебаний, она наконец-то остановилась.

Поцеловав тонкую пульсирующую жилку на ее лице, он внезапно спросил:

– Оль, тебе нравится то, чем ты занимаешься?

– В каком смысле?

– Ты ведь закончила этот свой экономический, да? И сейчас занимаешься бизнесом. Тебе это нравится?

– Почему ты спрашиваешь?

– Я вдруг подумал, что мы все в этом мире словно на театральных подмостках. Играем роли, навязанные нам другими, а когда, наконец, понимаем, что нужно бы вместо этого устроить моноспектакль и делать то, что хочется нам, лента времени уже отмоталась настолько далеко вперед, что менять что-либо становится слишком поздно, если вообще возможно, – вздохнув, он продолжил, – вот я, к примеру, никогда не хотел работать в милиции. Отец меня заставил. Я всегда хотел быть врачом-хирургом, но мой отец был военным и считал, что в то время в стране было слишком много хирургов. Поэтому я стал ловить преступников. Но я никогда не был счастлив на своей работе. И не было еще ни дня, чтобы я не пожалел о своем выборе.

– Как странно, раньше ты мне никогда об этом не говорил.

– Да, мы с тобой явно вышли за рамки нашего раньше, – он улыбнулся своей фирменной загадочной улыбкой.

– И мне кажется ты, все же, стал хирургом, хотя и в другом смысле.

– Что ты имеешь в виду?

– Наш философ в институте часто любил цитировать Эпиктета, приговаривая, что школа философа – есть хирургия. Наверное, он имел в виду то, что истинная философия всегда правдива, независимо о того, насколько тебе нравится эта правда. Говоря правду, философ отсекает лишнее, наносное. Это и есть хирургия, хоть и всего лишь словесная. Ты ведь такой и есть. Всегда рубишь правду с плеча. А значит, ты хирург и есть.

– Интересно мыслишь, – пробормотал он ей прямо на ушко, – но ты, ты всегда хотела заниматься бизнесом?

– Если быть с тобой откровенной, я всегда хотела писать картины. Школьный учитель рисования пророчил мне в этом успех. Но мама считала, что большинство художников живет в нищете, впроголодь практически, мало кому удавалось добиться чего-то существенного в этой области, и уж тем более, в девяностые. И особенно с учетом того, что старшая сестра оказалась такой непутевой. Поэтому она запретила мне даже и думать о художественном училище, заставив поступать в экономический и получать специальность, способную прокормить меня. И я получила, как видишь. Как и ты, я никогда не любила свою профессию, но мамины аргументы показались мне настолько весомыми, что возражать мне и в голову не пришло.