Линкольн Чайлд - Синий лабиринт

Пендергаст позволил себе обнять сына. За этим последовало неловкое молчание.

– Когда я смогу уехать отсюда? – спросил наконец Тристрам. – Я ненавижу это место. – Он говорил на слишком правильном, школьном английском с немецким акцентом, смягченным налетом португальского.

– Потерпи еще немного, Тристрам.

Юноша нахмурился и покрутил кольцо на среднем пальце левой руки, – золотое кольцо с великолепным звездчатым сапфиром.

– С тобой тут хорошо обращаются?

– Достаточно хорошо. Еда превосходная. Каждый день выхожу на прогулки. Но они все время следуют за мной. У меня тут нет друзей, и это не жизнь, а скука. Мне больше нравилось в École Mère-Église [52]. Я могу туда вернуться, отец?

– Скоро сможешь. – Пендергаст помолчал. – Как только я улажу кое-какие вопросы.

– Какие?

– Среди них нет ни одного, который может вызывать у тебя беспокойство. Послушай, Тристрам, я должен спросить тебя кое о чем. С тобой не происходило ничего необычного после нашей прошлой встречи?

– Необычного? – переспросил Тристрам.

– Да, чего-нибудь особенного. Может, приходили какие-то письма? Звонил кто-то? Приезжал нежданно?

На лице Тристрама появилось отсутствующее выражение. Немного помолчав, он отрицательно покачал головой:

– Нет.

Пендергаст внимательно взглянул на него:

– Ты лжешь.

Тристрам ничего не ответил, уставившись в пол.

Пендергаст сделал глубокий вдох.

– Не знаю, как тебе об этом сказать. Твой брат умер.

Тристрам вздрогнул:

– Альбан? Tot? [53]

Пендергаст кивнул.

– Как?

– Его убили.

В комнате стало очень тихо. Тристрам посмотрел на отца ошеломленным взглядом и снова опустил глаза в пол. Одна-единственная слеза задрожала в уголке его глаза и скатилась по щеке.

– Ты огорчен? – спросил Пендергаст. – И это после того, как он так ужасно обходился с тобой?

Тристрам покачал головой:

– Он был моим братом.

Пендергаста это задело за живое. «И моим сыном». Он спросил себя, почему смерть Альбана оставила его безразличным, почему у него нет сострадания, каким оказался наделен его сын.

Тристрам поднял на него потемневшие серые глаза:

– Кто это сделал?

– Не знаю. Пытаюсь выяснить.

– Нужно было сильно постараться, чтобы… убить Альбана.

Пендергаст ничего не сказал. Ему было неловко под внимательным взглядом сына. Он понятия не имел, как быть отцом такому сыну.

– Ты болен, отец?

– Всего лишь прихожу в себя после приступа малярии – подхватил во время последних моих поездок. Ничего серьезного, – поспешно ответил он.

Комната снова погрузилась в тишину. Тристрам, который во время разговора стоял рядом с отцом, вернулся к письменному столу и сел. Было заметно, что он борется собой. Наконец он посмотрел на Пендергаста:

– Да, я солгал. Я должен сказать тебе кое-что. Я обещал ему молчать, но если он мертв… Думаю, ты должен знать.

Пендергаст ждал.

– Отец, Альбан приезжал ко мне.

– Когда?

– Несколько недель назад. Я тогда все еще был в Mère-Église. Пошел на прогулку в предгорье. Он появился там на тропе раньше меня. Сказал, что ждал меня.

– Продолжай, – проговорил Пендергаст.

– Он выглядел иначе.

– В чем это выражалось?

– Стал старше. Похудел. Вид у него был печальный. И то, как он со мной говорил… иначе, чем прежде. В нем не было этого… этого… – Он сделал движение руками в поисках нужного слова. – Verachtung.

– Пренебрежения.

– Точно. В его голосе не было пренебрежения.

– О чем он с тобой говорил?

– Сказал, что летит в Штаты.

– Не сказал зачем?

– Сказал. Он хотел исправить зло. Остановить тот ужас, который им же и был запущен в действие.

– В точности так и сказал?

– Да. Я не понял. Исправить зло? Я спросил, что он имеет в виду, но он отказался объяснять.

– Что еще он говорил?

– Он просил меня обещать, что я не скажу тебе о его приезде.

– И все?

Тристрам немного поколебался:

– Было кое-что еще.

– Что?

– Он сказал, что прилетел попросить у меня прощения.

– Прощения? – переспросил Пендергаст, крайне удивленный.

– Да.

– И что ты ему ответил?

– Я его простил.

Пендергаст поднялся. Отчаяние снова накатило на него, когда он понял, что опять утрачивает ясность мысли, что боль начинает возвращаться.

– Как именно он просил у тебя прощения? – резко произнес он.

– Он плакал. Был сам не свой от горя.

Пендергаст покачал головой. Было ли это искренним раскаянием или какой-то жестокой игрой, которую Альбан опробовал на своем брате-близнеце?