Нова Рен Сума - Воображаемые девушки

Сейчас же сестра сказала, что мы можем не ходить за конфетами – к «ланчу» мы еще не готовы – и она собирается мне купить собственную пару солнечных очков, чтобы я больше не брала ее.

Мы оставили «Бьюик» с опущенными окнами, потому что все равно никто бы не посмел даже прикоснуться к машине, и перешли через Тинкер-стрит к бутику, в котором был лучший в городе выбор солнечных очков. Когда мы проезжали мимо, он был вроде бы открыт, но когда мы подошли, то обнаружили, что стеклянная дверь заперта, свет погашен и висит записка с ошибками: «Закрыто на инвентаризацию Простите!»

Руби была недовольна.

Она постучала по стеклу, и через секунду появились две продавщицы, которые сразу же начали извиняться, при этом одна испепеляла взглядом другую, как будто та написала записку, и колокольчик звякнул над дверью, когда она открылась, впуская нас. Мы вошли и через несколько минут вышли с покупками: пара темных очков, как в «Завтраке у Тиффани», для меня и пара вызывающе золотых «авиаторов» для Руби, которые она тут же нацепила на лоб. Каждые стоили по пятнадцать долларов, но Руби предложила купить их вместе за пять, в итоге столько и заплатила.

Пока мы шли к машине, Руби молчала. Она не захотела посидеть на Грин и не захотела дать мне примерить свои «авиаторы».

– Все должно было быть идеально, – сказала она. – Я не понимаю. Что сегодня за день такой?

– Все идеально, – успокоила я ее.

– Думаешь, я перестаралась? – спросила сестра, опуская очки на глаза. – С ними?

Очки были в золотой тонкой оправе, в которой отражалось солнце – но слишком большие для ее головы. Но она была лучше всех на свете даже в этих «авиаторах». В этом и заключалась магия моей сестры.

– Можешь сказать мне.

– Я…

– Ты считаешь, что они ужасные, – сказала она за меня, но, как будто в наказание, не стала их снимать и включила указатель поворота, чтобы выехать на дорогу. Но потом вдруг выключила сигнал, машина так и осталась стоять. – Я в них выгляжу как-то гадко? Как какой-нибудь психопат?

Я кивнула, неохотно, потому что к таким комплиментам Руби точно не привыкла.

Она широко улыбнулась и сказала:

– Тогда я пойду.

– Куда пойдешь?

В своих новеньких темных очках я едва видела вывеску «Виллидж-Таверн» напротив магазинчика сладостей. А может, я просто привыкла не замечать ее, привыкла воображать, что на месте этого бара образовалась огромная воронка.

– Да, – сказала Руби. – Туда.

– Но что, если она, ты знаешь… внутри?

– Ох, а где же ей еще быть! Разве ты не узнала вон ту развалюху? – Она махнула рукой на коричневый хетчбэк, припаркованный на углу. Одна из задних фар была разбита, и я помнила, как это случилось: замах ноги Руби и один хорошо рассчитанный удар ее остроносого черного ботинка.

Во мне что-то опустилось. Я была в городе вот уже несколько дней, но еще не встретилась с матерью. Она не звонила. Вполне возможно, она думала, что я по-прежнему живу в Пенсильвании. Все это время Руби ограждала меня от нее. Но теперь вдруг решила отдернуть занавес и вытолкнуть меня вперед.

– Но… – начала было я.

Мне не пришлось ничего говорить. Руби угадывала ход моих мыслей еще до того, как слова слетали с моего языка. Она все понимала еще до первого слога. Сестра покачала головой и нежно сказала мне сидеть на месте. Войти должна была только одна из нас.

Руби перешла улицу и вошла в кабак, пропав там на несколько минут. Я не знаю, что она сказала нашей матери, как обрушила новость о том, что я снова дома, но, должно быть, нашла слова. Может быть, она сказала, что я сижу в машине, но заходить внутрь и говорить с ней не собираюсь – ха, как тебе это понравится, женщина-которая-называет-себя-Воробьем? Но еще, должно быть, Руби сказала ей что-то хорошее, потому что, когда она залезла в машину, на ее лице сияла довольная улыбка, словно ей довелось увидеть нечто поистине красивое и этот момент навсегда останется в ее памяти. Но сестра не стала ничего мне объяснять: порой прекрасные воспоминания могут превращаться в ничто, если облечь их в слова. Этому меня научила Руби.

Когда мы отъезжали, дверь бара открылась, и на пороге показался человек. Мигающая, теплых тонов вывеска с изображением пива подсвечивала этого человека цветными пятнами, то загораясь, то угасая, его лицо то пылало, то нет. Этот человек наблюдал, как мы уезжаем. Потом, смирившись, вошел обратно. Я чувствовала себя совершенно чужой этому человеку, который приходился мне матерью.