Уолтер Кенни - Скрытые пружины

Без тени сожаления я перекладываю содержимое коробки в пластиковый мешок с остальным мусором. Туда же я отправляю саму коробку, предварительно разрезав её на несколько частей.

Вторая коробка намного тяжелее первой, при транспортировке у неё помялись углы, и один из них неряшливо заклеен скотчем. Никаких надписей на ней нет, кроме стёртого до нечитаемости штампа с номером ячейки в хранилище.

Я вскрываю коробку с зябким чувством, будто вторгаюсь в чужое прошлое. Тихонько смеюсь сама над собой, когда опускаю голову в её разверстое нутро и пытаюсь ощутить аромат яблочной пастилы, которой у бабули Фергюсон были забиты все кухонные шкафы. Аромат этот настолько сильно въелся в её дом, что даже в клинике витал над бабулиной койкой, забивая мерзкий больничный запах.

Коробка доверху заполнена её вещами, и мои глаза увлажняются, будто я увидела старых друзей. Бережно доставая из неё предметы, я расставляю их на полу, окружая себя ими и позволяя воспоминаниям свободно вальсировать по гостиной.

Вот нарядная мягкая кукла с маленьким ртом, похожим на земляничку. Она всегда уютно сидела у бабули на туалетном столике, предлагая каждому вошедшему радушные объятия и честный прямой взгляд пуговичных глаз. Иногда мне разрешалось брать её с собой в постель, и тогда я всю ночь спала на самом краешке, прижавшись к стене.

Лампа с вышитым вручную абажуром, небрежно упакованная в мятую бумагу. Она тоже стояла в бабулиной спальне, и когда её зажигали, на кровать падал круг тёплого солнечного света. На мгновение я увидела, как бабуля полусидит в постели и заплетает в косу свои всё ещё густые, несмотря на преклонный возраст, поседевшие волосы. Я родилась, когда ей было девяносто лет, и в детстве мне казалось, что бабуля Фергюсон всегда была такой – седой старушкой с прямой спиной.

Но фотографии, которые я достаю из коробки, говорят об обратном. Когда-то моя бабушка была настоящей красавицей – высокой, статной, с тщательно собранной в высокую причёску гривой густых волос. Качество фотографий оставляет желать лучшего, да и условия хранения для них явно неподходящие. Я никогда не видела их раньше, и сейчас историк во мне наслаждается этой замочной скважиной, позволяющей заглянуть в прошлое.

На многих фотографиях рядом с молодой бабулей Фергюсон стоит широкоплечий бравый мужчина с пышными усами, он бережно поддерживает её за руку. Скорее всего, это её первый муж, о котором я совсем ничего не знаю. Фотографий не так уж много, и я бережно откладываю их в сторону.

Коробка хранит в себе столько детских счастливых воспоминаний, что я забываю о времени, подолгу пристально всматриваясь в каждую вещицу. Резная шкатулка с принадлежностями для вышивания, книги с пожелтевшими страницами в истёртых переплётах, вышитые тонкой шёлковой нитью картины в деревянных рамках.

Сюжет одной из картин чем-то напоминает мне место моей профессиональной неудачи – злополучное поместье Хиддэн-мэнор, и от этого совпадения я зябко ёжусь, будто по комнате пронёсся сквозняк.

Бабуля Фергюсон терпеть не могла праздность. Я всегда видела её с вышивкой в руках или с толстой Библией в кожаном переплёте, из которой она выписывала цитаты. До самой смерти она сохранила и рассудок, и чёткое зрение, разве что ноги стали подводить, отчего ей пришлось прибегнуть к услугам приходящей работницы, милейшей миссис Келли. Втроём мы часто играли в немудрёные настольные игры, закусывая поражения яблочной пастилой и вслушиваясь в гул океана. Это было так давно.

Откуда-то из-под диванных подушек раздаётся телефонный звонок и я вздрагиваю от неожиданности, но вскоре забываю о нём и возвращаюсь к своим занятиям.

Просматривая стопку книг, на форзаце каждой из них я нахожу надпись, сделанную витиеватым бабулиным почерком: «Дебора Чарлин Фергюсон». По неизвестным причинам бабуля сохранила фамилию первого мужа и носила её всю свою долгую жизнь, вызывая этим обиду и недоумение у моего отца.

Солнечные лучи, пробравшиеся в гостиную через распахнутое окно, согрели обгорелый кожаный переплёт старинной Библии, и, когда я прикасаюсь к ней, мне кажется, будто книга всё ещё хранит тепло бабулиных рук.

Медная застёжка покрылась зеленоватой патиной, открыть её мешает небольшой залом. Нижний угол книги выгорел и почернел, будто Библию пытались сжечь. Сначала я откладываю книгу в сторону, но, подумав пару секунд, достаю из резной деревянной шкатулки небольшое шильце и аккуратно снимаю неподатливый крючок.