Стюарт Тёртон - Семь смертей Эвелины Хардкасл

В свете жаровни лакей похож на чудовище, которое пытается притвориться человеком, но маска сползает с его лица.

Он поднимает нож повыше, придирчиво осматривает клинок, потом срезает им мешок с пояса и швыряет его мне.

Мешок глухо ударяется о землю; мешковина, насквозь пропитанная кровью, перевязана бечевкой. Лакей надеется, что я загляну внутрь, но я не собираюсь ему повиноваться.

Встаю, стягиваю с плеч пиджак, разминаю затекшую шею.

В сознании звучит голос Анны, она велит мне бежать. Мне и впрямь должно быть страшно, в любом другом обличье я бы испугался, ведь это явная западня. Но я устал бояться злодея.

Настало время дать отпор. Я должен убедиться, что способен хотя бы на это.

Мы смотрим друг на друга. Завывает ветер, хлещет дождь. Разумеется, лакей подстегивает меня к действию. Он отворачивается и бежит в темный лес.

Взревев, я несусь за ним.

В лесу деревья толпой обступают меня, ветви царапают лицо, листва густеет.

Ноги устают, но я продолжаю бежать, пока не понимаю, что больше не слышу топота.

Я останавливаюсь, оборачиваюсь, перевожу дух.

Лакей тут же набрасывается на меня, зажимает мне рот, а клинок пропарывает мне бок и раздирает грудную клетку. В горле клокочет кровь. Ноги подкашиваются, но сильные руки удерживают меня стоймя. Лакей дышит прерывисто, возбужденно – не от усталости, а от восторга, от предвкушения.

Чиркает спичка, перед глазами вспыхивает крошечный огонек.

Лакей стоит на коленях передо мной, пронзает меня безжалостным взглядом черных глаз.

– Храбрый кролик, – говорит он и перерезает мне горло.

День шестой

– Проснитесь! Да проснитесь же, Айден!

Кто-то барабанит в дверь.

– Айден, проснитесь!

Давлюсь усталостью, моргаю, озираюсь. Я сижу в кресле, обливаясь холодным потом, путаюсь в промокшей одежде. Ночь, на столе горит свеча. На коленях у меня плед, дряхлые руки лежат на обтрепанном томике. Набухшие вены змеятся под морщинистой кожей, покрытой старческими и чернильными пятнами. Разминаю затекшие пальцы, суставы ноют.

– Айден, откройте! – кричат из-за двери.

Встаю с кресла, бреду к двери, застарелая боль потревоженным роем ос расползается по телу. Скрипят петли, нижний край двери с визгом задевает пол. В проеме возникает сухопарый силуэт Грегори Голда, бессильно опирающегося о дверную раму. Голд выглядит почти так же, как при нападении на дворецкого, только сейчас он тяжело дышит, а его фрак разорван и заляпан грязью.

В кулаке он сжимает шахматную фигуру, которую мне дала Анна; как и мое имя, это лишний раз подтверждает, что он – одна из моих ипостасей. Однако встреча с ним не радует: он чем-то взбудоражен и напуган, словно за ним гонятся черти из преисподней.

Он хватает меня за плечи, озирается, воспаленные темные глаза бегают из стороны в сторону.

– Не выходите из кареты, – бормочет он, брызжа слюной. – Ни в коем случае не выходите из кареты.

Его страх заразителен.

– Что с вами? – дрожащим голосом спрашиваю я.

– Он… он не перестает…

– Не перестает что?

Голд мотает головой, хлопает себя по вискам, захлебывается слезами. Я не знаю, как его утешить.

– Не перестает что, Голд? – снова спрашиваю я.

– Резать. – Он задирает рукав сорочки, показывает глубокие ножевые порезы на руке – такие же, как у Белла в самое первое утро.

– Как ни упирайся, а ее предашь, расскажешь обо всем обо всем, даже если не хочешь, все равно скажешь, – торопливо бормочет он. – Их двое. Двое. Выглядят одинаково, но их двое.

Ясно, что он лишился рассудка. В нем не осталось ни капли здравомыслия. Протягиваю руку, приглашаю его пройти в спальню. Он отшатывается, пятится к дальней стене.

– Не выходите из кареты, – шипит он и уходит в сумрак.

Я выглядываю из спальни, но в особняке слишком темно. Пока я хожу за свечой, коридор пустеет.

День второй (продолжение)

Тело дворецкого, боль дворецкого, тяжесть снотворного. Похоже на возвращение домой.

Лежу в полудреме, вот-вот скачусь в сон.

Смеркается. По крохотной комнате расхаживает какой-то человек с ружьем в руках.

Это не Чумной Лекарь. Это не Голд.

Он слышит, как я шевельнулся, и оборачивается. Он в сумраке, я не вижу его лица.

Раскрываю рот, но не могу произнести ни звука.

Закрываю глаза и снова погружаюсь в забытье.

День шестой (продолжение)

– Отец.

Вздрагиваю, завидев у самого лица веснушчатую юношескую физиономию. Молодой человек рыжеволос и голубоглаз. Я опять старик, сижу в кресле, с пледом на коленях. Юноша наклоняется ко мне, сцепив руки за спиной, будто стыдится их вида.