Стюарт Тёртон - Семь смертей Эвелины Хардкасл

Сижу, закинув ноги на стол, рядом с шахматной доской. Беру подбородок в кулак, разглядываю партию, по расположению фигур пытаюсь вычислить стратегию игроков. Ничего не получается. Дарби не способен сосредоточиться, он то и дело отвлекается, смотрит в окно, ловит пылинки, прислушивается к шуму в коридоре. Ни минуты не сидит спокойно.

Даниель предупреждал, что каждая ипостась ведет себя и думает по-своему, но только сейчас я понимаю, что именно он имел в виду. Белл труслив, Рейвенкорт коварен, но оба вполне способны размышлять и оценивать ситуацию. Дарби совсем другой. Мысли вьются у него в голове, жужжат как мухи, отвлекают, но не задерживаются.

Слышу какой-то звук, смотрю на дверь. В дверном проеме стоит Тед Стэнуин, подносит спичку к трубке в зубах. Он крупнее, чем мне помнится, огромный, расползающийся вширь, как кусок мягкого масла.

– Вот уж не думал, что вы играете в шахматы, Джонатан, – говорит он, раскачивая лошадку-качалку, которая стучит об пол.

– Я учусь.

– Молодец, учиться никогда не поздно.

Он пристально смотрит на меня, переводит взгляд за окно. Он не говорит и не делает ничего угрожающего, но Дарби его боится. Мой пульс выбивает морзянку.

Гляжу в дверной проем, готовлюсь сбежать, но в коридоре, привалившись к стене, высится громила со скрещенными на груди руками. Он едва заметно кивает мне, как тюремщик узнику.

– Ваша матушка задерживает платежи, – говорит Стэнуин, прижавшись лбом к оконному стеклу. – Как ее здоровье?

– Великолепно.

– Надеюсь, оно не ухудшится.

Я меняю позу, смотрю ему в лицо:

– Вы мне угрожаете, мистер Стэнуин?

Он оборачивается, улыбается сначала типу в коридоре, потом мне.

– Нет, что вы, Джонатан. Я угрожаю вашей матушке. Ты же понимаешь, сопляк, что я не ради тебя сюда приехал.

Он выдувает клуб дыма из трубки, поднимает куклу с пола и небрежно швыряет ее на шахматную доску. Фигуры разлетаются по детской. Ярость сдергивает меня с места, как марионетку, швыряет на него, а он ловит мой кулак и поворачивает меня на лету. Громадные руки сдавливают мне горло, шею обдает гнилостное дыхание.

– Побеседуй с матушкой, Джонатан, – шипит он, сжимая мне глотку так, что перед глазами плывут черные пятна. – А не то я приду к ней с визитом.

Он дает мне время осмыслить сказанное, а потом выпускает меня.

Падаю на колени, хватаюсь за шею, жадно глотаю воздух.

– И не мешало бы укоротить твой дурацкий нрав. – Он тычет в мою сторону трубкой. – Не волнуйся, мой приятель тебе поможет, он в этом деле мастак.

Я злобно пялюсь на него снизу вверх, но он уже выходит в коридор и кивает своему спутнику. Громила переступает порог детской, равнодушно смотрит на меня, стаскивает пиджак.

– Вставай, сынок, – говорит он. – Чем раньше начнем, тем скорее закончим.

Теперь он кажется еще огромнее, чем в дверях. Грудь как щит, бицепсы вот-вот прорвут рукава. Он делает шаг вперед, и меня обуревает паника; пальцы лихорадочно ищут, чем бы его ударить, нащупывают тяжелую шахматную доску.

Не раздумывая, я швыряю ее в него.

Время останавливается. Шахматная доска повисает в воздухе, поворачивается в своем невероятном полете, за нее цепляется все мое будущее. Очевидно, на этот раз удача мне благоволит: доска с тошнотворным хрустом врезается ему в лицо. Он сдавленно вскрикивает, отшатывается к стене.

Кровь заливает ему пальцы, а я вскакиваю и бросаюсь в коридор. Стэнуин злобно вопит мне вслед. Оглядываюсь на бегу: Стэнуин, багровый от гнева, выходит из своей приемной. Мчусь вниз по лестнице, устремляюсь к гостиной, где собрались на завтрак сонные обитатели особняка. Доктор Дикки перешучивается с Майклом Хардкаслом и Клиффордом Харрингтоном, флотским офицером, с которым я познакомился за ужином, а Каннингем накладывает гору еды на серебряный поднос, чтобы отнести завтрак в апартаменты Рейвенкорта.

Внезапно голоса смолкают, – похоже, в гостиную входит Стэнуин. Я выскальзываю в кабинет, прячусь за дверь. От потрясения весь дрожу, сердце колотится, едва не раскалывая ребра. Хочется рыдать и хохотать во весь голос, дико заорать, наброситься на Стэнуина, чем-нибудь его поколотить. Неимоверным усилием воли заставляю себя стоять неподвижно, иначе я потеряю и это обличье, и еще один драгоценный день.

Смотрю в щелку между створкой двери и дверной рамой: Стэнуин хватает гостей за плечи, поворачивает их к себе, ищет меня. Люди перед ним расступаются, неразборчиво бормочут извинения. Все настолько в его власти, что ни один из них не противится грубому обращению. Похоже, он может прилюдно избить меня до смерти, никто и слова не скажет. Нет, от них помощи не дождаться.