Стюарт Тёртон - Семь смертей Эвелины Хардкасл

В застывшей тишине, не выпуская из рук горлышка вазы, я смотрю на два бесчувственных тела у моих ног.

Ко мне подходит Анна.

– Что случилось? – с напускным изумлением спрашивает она.

– Я…

В конце коридора собирается толпа; на шум из спален выскакивают полуодетые испуганные гости, разглядывают кровь на стенах, недвижные тела на полу, с любопытством смотрят на меня. Лакея среди них не видно, – наверное, он где-то прячется.

Ну и хорошо.

От злости я готов на все.

Доктор Дикки взбегает по лестнице. В отличие от остальных, он уже одет, громадные усы набриолинены, тускло поблескивает чем-то намазанная лысина.

– Что происходит? – восклицает он.

– Голд взбесился, – говорю я, подпуская дрожи в голос. – Начал избивать дворецкого кочергой, я бросился на помощь и… – Я взмахиваю обломком вазы.

– Принесите из спальни мой саквояж, – велит Дикки Анне, которая нарочно стоит так, чтобы он ее заметил. – Он у кровати.

Анна приносит ему саквояж и начинает ловко и незаметно устраивать все так, как требуется. Дворецкому нужен покой и тепло. Анна предлагает перевезти его в сторожку, вызывается за ним ухаживать. Поскольку обезумевшего Голда запереть некуда, то его тоже надо отвезти в сторожку и накачивать снотворным до тех пор, пока из деревни не приедет полицейский. Анна предлагает послать за полицией кого-то из слуг.

На скорую руку сооружают носилки, кладут на них дворецкого, осторожно спускают по лестнице. Уходя, Анна с облегчением улыбается мне. Я отвечаю ей недоуменной гримасой. Столько усилий – и чего мы добились? Дворецкий прикован к постели и вечером станет жертвой лакея. Грегори Голда напичкают успокоительными и подвесят на крюк в сторожке. Голд выживет, но рассудок к нему не вернется.

В общем, если следовать инструкциям Голда, ничего хорошего у нас не выйдет. Голд отдал Анне альбом. И хотя Голд – мое последнее воплощение, я понятия не имею, что он задумал. Наверное, он и сам этого не знает. Особенно после всех перенесенных испытаний, которые свели его с ума.

Пытаюсь вспомнить хоть какие-то фрагменты будущего, которого я еще не прожил. Я пока не знаю, что означает загадочное послание «Все они», которое Каннингем передает Дарби, и зачем камердинер сообщает, что он собрал всех вместе. Не знаю, зачем Эвелина отбирает у Дарби серебристый пистолет, если у нее уже есть черный револьвер из материнской спальни. Не знаю, зачем Дарби стоять у булыжника в траве во время самоубийства Эвелины.

Все это очень раздражает. Рассыпанные крошки складываются в тропинку, но она, возможно, ведет к обрыву.

Увы, другого пути у меня нет.

Освободившись от груза преклонных лет Дэнса, я надеялся, что избавлюсь и от его немощи, однако ночь, проведенная в чулане, оплела мое тело колючей проволокой. Каждое движение вызывает острую боль, затекшие мышцы жалобно ноют. Возвращение в спальню отбирает у меня все силы. Судя по всему, вчера вечером Раштон был душой общества – все, кто встречает меня по дороге, крепко жмут мне руку или хлопают по плечу. Приветственные восклицания летят градом камней, непрошеное дружелюбие наставляет синяки.

Вхожу в спальню, стираю с лица натянутую улыбку. На полу лежит пухлый белый конверт, явно подсунутый под дверь. Вскрываю конверт, оглядываю коридор. Никого.

Это Ваше —

так начинается записка, обернутая вокруг шахматной фигуры, очень похожей на ту, которая есть у Анны.

Возьмите изоамилнитрит, нитрит натрия, тиосульфат натрия.

НЕ ЗАБУДЬТЕ.

Г. Г.

– Грегори Голд, – вздыхаю я, расшифровывая инициалы.

Наверное, он оставил конверт перед тем, как отправился избивать дворецкого.

Теперь я понимаю, как тяжело Анне. Разобрать почерк Голда очень сложно, а содержание записки и вовсе не понятно.

Швыряю шахматную фигуру и записку на комод, закрываю дверь на ключ, подпираю креслом. В каждом новом воплощении первым делом я обычно рассматриваю личные вещи своей ипостаси или изучаю лицо в зеркале, но сейчас мне уже известно, что где лежит и как выглядит Раштон. Стоит мне мысленно задать вопрос, как я уже знаю ответ. В ящике с нижним бельем спрятан кастет. Несколько лет назад Раштон конфисковал его у задержанного преступника, и с тех пор кастет ему не раз пригодился. Надеваю кастет, вспоминаю, как лакей склонился надо мной, как втянул в себя мой предсмертный вздох, как с довольной ухмылкой включил меня в список своих жертв.

Руки дрожат, но Раштон – не Белл. Страх придает ему сил. Раштон хочет отыскать лакея и расправиться с ним раз и навсегда, вернуть себе достоинство, утраченное в предыдущей стычке. Сейчас я уверен, что это гордость Раштона заставила меня вихрем пронестись по лестнице в коридор. Раштон мной управлял, а я этого даже не заметил.