Наташа Престон - Твое сердце будет моим

Пятница

Второе февраля

Я просыпаюсь под звук дождя, мягко барабанящего по стеклу. Терпеть не могу мокнуть, но в то же время очень люблю дождь. В нем есть что-то умиротворяющее. На запястье вибрирует «фитбит» — беззвучный будильник напоминает, что уже шесть утра и пора вставать.

Я потягиваюсь, как кошка, сильно-сильно вытягивая руки над головой. Когда родители были ж ивы, я любила спать до упора и закатывала глаза всякий раз, когда мама говорила, что я проспала полдня, вместо того чтобы заняться делами, и такими темпами просплю всю жизнь.

А теперь, как бы мне ни хотелось остаться под одеялом, я все равно встаю. Потому что больше нет мамы, которая разбудит и поднимет.

Вот так. И нечего разлеживаться.

Я сбрасываю одеяло. Холодно, по всему телу бегут мурашки, но я вскакиваю поскорее, чтобы не передумать и не зарыться снова под одеяло.

Выхожу из комнаты и шлепаю по коридору в ванную. Здесь намного теплее. В прошлом году установили радиатор, и он жарит просто нещадно.

Я выхожу из душа, одеваюсь и на цыпочках сбегаю вниз, стараясь не наступать на скрипящие половицы, чтобы никого не разбудить.

Сонни и Сиенна встают так же рано, как я. Все остальные — сони и ленивцы. У Шарлотты и Айзека комнаты на первом этаже, поэтому мы стараемся не шуметь до семи, когда эти двое высовывают носы из дверей.

— Доброе утро, — говорю я Сиенне. Ее волосы, обычно такие гладкие и блестящие, торчат во все стороны. — Что, тяжелая ночка?

Она даже не поднимает голову, просто сидит, глядя в свою огромную кружку с черным кофе.

— Не то слово. Так и не смогла уснуть. И уже устала, — бурчит она.

— Сонни еще не спускался? Обычно он просыпается первым.

— Его даже в комнате нет, — отвечает она все тем же монотонным голосом, который звучит как плохая запись.

— А ты откуда знаешь? — Я тоже наливаю себе кофе.

— Дверь открыта. Где он сам, не знаю.

— Странно. — Я оборачиваюсь к Сиенне. — Обычно он ночует дома. Всегда.

Все знают, что Сонни любит девушек, а девушки любят его. Его, как он сам говорит, «трофеев» просто не счесть. Но при этом Сонни никогда, ни с одной из девушек не оставался на всю ночь, чтобы наутро избежать неловкости и позорного бегства.

— Да я знаю, — пожимает плечами Сиенна. — Может, он тактику сменил?

Пару секунд она молчит, а потом из ее груди вырывается короткий, низкий смешок:

— А может, и нет.

Я с кофе усаживаюсь возле Сиенны, и мы ждем, когда проснутся остальные.

Если рассуждать здраво, то переживать за взрослого парня, который, скорее всего, решил зависнуть на ночь у какой-то девчонки, — глупо. Но… что-то не так. Я чувствую. Мне не по себе, и в желудке как будто лежит огромный кусок свинца.

После смерти родителей я всегда первым делом предполагаю самое худшее. Когда их привезли в больницу, все были уверены, что обойдется. А потом мама умерла прямо на операционном столе, а папа — меньше чем через сорок минут после нее, от обильной кровопотери.

— Вам Сонни ничего не писал? — спрашиваю я часом позже, когда в кухне появляются Шарлотта и Айзек.

Я успокоюсь только после того, как узнаю, где он и что с ним.

Шарлотта поднимает брови. Все ее выражение говорит: «Мне бы он не написал, будь я даже последним человеком на Земле». И, честно говоря, она права.

Айзек несколько равнодушно дергает плечом:

— Не-а.

— Он до сих пор не вернулся домой, — поясняю я.

— Реально? Ну, наверное, случайно отрубился в постели какой-нибудь пташки, — говорит Айзек. — Скорее всего, надрался перед этим.

— Ну, может, — бурчу я.

— А вас это не тревожит? — спрашивает Сиенна. После второй порции кофеина голос у нее звучит гораздо бодрее. — Это совершенно на него не похоже.

У меня внутри все сжимается. Сонни всегда дома по утрам, особенно если у него занятия в первой половине дня. Его родные живут далеко, так что он редко ездит домой даже на каникулах. Сонни всегда здесь.

— Пойду спрошу Чейса. — Я отодвигаю стул и встаю. — Может, он что-то знает.

— О чем спросишь? Что я должен знать?

Голос Чейса действует на меня, как разряд тока. Каждый. Чертов. Раз.

Главное — смотреть ему в глаза, а не на его прекрасные, мускулистые руки, обтянутые рукавами серой футболки.

— Сонни пропал, — сообщает Айзек.

— Ого. Пропал? Значит, теперь мы так говорим? — спрашиваю я и чувствую, как ускоряется мой пульс.

Слова Айзека будят мои худшие опасения, и легкая тревога, лежавшая где-то в глубине души, неожиданно разбухает до тяжелого душного беспокойства.