Джон Макларен - Черные такси

— Да ничего особенного. Наверно, сообщат результаты анализов.

Он украдкой оглянулся на Поппи. Она смотрела в стену. Лен положил отвертку, подошел, сел на кровать и взял ее хрупкую руку.

— Ты не расстраивайся, Поппи, ладно? Все будет хорошо, сама знаешь.

— Ты имеешь в виду, как с Томми?

— С тех пор ситуация улучшилась. Чуть не каждый день появляются новые лекарства от кистозного фиброза.

— Тогда почему меня не могут вылечить? — Она по-прежнему смотрела в стену.

— На это нужно время, но спорим, когда тебе стукнет двадцать пять, с кистозным фиброзом покончат навсегда.

Она резко повернулась и взглянула на него, очень серьезно.

— Думаешь, я доживу до двадцати пяти? Честно?

Черт, ну что Лен мог ответить, зная, сколь велика вероятность, что завтрашние известия окажутся страшными? Он улыбнулся самой широкой, самой ободряющей улыбкой, какую только мог изобразить, и ласково потрепал дочку по рыжим волосам.

— Конечно, доживешь, родная. И до двадцати пяти, и до тридцати, и до сорока. И даже до девяноста.

— Врешь ты.

— Господи, порази меня громом, если я вру… — Он драматически поднял глаза к потолку и раскинул руки, готовый принять удар. Ничего не случилось. Он посмотрел на Поппи и подмигнул. — Вот видишь, я говорю правду.

— Да ну тебя. Никакого Бога нет.

— Ошибаешься, Бог есть.

— Чушь. А если и есть, зачем ему метать громы и молнии в толстого старого таксиста, который говорит неправду?

— Может, ты и права. Может, Бог аккурат недоумевает, что тринадцатилетняя девочка этак разговаривает с отцом. Не знаю, откуда ты этого набралась.

— От тебя, от мамы и от телека.

— Зря ты смотришь такие программы.

— Черт, да они все такие, а кстати, что мне еще делать-то?

Лен обрадовался, что они оставили опасные воды; пора сматываться, пока Поппи не стала опять серьезной. Он водрузил на полку видик, поставил на него телевизор и включил.

— Ну вот, теперь тебе удобнее смотреть. Постеры с Майклом Оуэном я позже повешу на место. Сейчас мне надо идти.

— Спасибо… Папа?

— Что, милая?

— Знаешь, я не боюсь.

— Не боишься чего, Поппи?

— Умереть.

— Ну вот, ты опять…

— Я серьезно.

— Чушь и ерунда. Ты всех нас переживешь. А сейчас мне действительно пора.

Лен быстро чмокнул Поппи в лоб и вышел из комнаты. Вниз он спустился не сразу, прежде надо успокоиться. Джин незачем видеть его в таком состоянии.

Финансовая новость понедельника дошла до Терри не сразу. В последнее время все шло наперекосяк. В пятницу полисмен остановил его из-за чадящего выхлопа, и он целый день проторчал в транспортном отделе. В субботу сходил на футбол, полюбовался, как «Блэкборн» разгромил «Уэст-Хам», потом поехал к Марше мириться.

У них и раньше случались размолвки. Характер у Марши был вспыльчивый, что да, то да, но обычно спустя двадцать четыре часа она более или менее остывала. Конечно, приходилось умасливать, но в конце концов она принимала поцелуйчик, а еще через десяток минут они утешались в постели. Правда, она сказала, что другого шанса ему не даст, но ведь на сей раз он действительно ничего не сделал, верно? Не затащил девчонку в постель. Ну, подумайте, даже выпивкой ее не угостил, не говоря уж о том, что она пришла в «Орел» раньше него. Поболтал с малюткой о том о сем десяток минут, только и всего. Разве это причина разрывать помолвку, а?

Чем больше он размышлял, тем больше верил, что потерпевшая сторона — он сам. Марша, которой полагалось быть совсем в другом месте, заявилась в паб, засекла его и девчонку, сделала совершенно превратные выводы и оставила его торчать в окошке, без штанов, с кольцом в заднице. Затормозив возле ее дома в Чигуэлле, он уже был уверен в себе. Почти как всегда.

Дверь открыла мать Марши, женщина пышная, дебелая, призрак будущего Марши, и выглядела она сегодня странновато. Двойной подбородок колыхался из стороны в сторону, глаза прищурены, нос наморщен. В целом впечатление не слишком приятное.

— У тебя хватает наглости явиться сюда! Что надо?

— Где Марша?

— Не твое дело, мерзкий распутник.

— Да будет тебе, Дирдре, разве можно так обзывать будущего зятя!

— Будущего кого? Да за то, что ты сделал с бедняжкой, тебя надо повесить, утопить и четвертовать.

— Слушай, Дирдре, я понимаю, ты огорчена, но, если позволишь мне переговорить с Маршей, мы все мигом уладим. Помиримся и опять станем друзьями.

Марша все слышала, стоя на верхней площадке лестницы, и ее громовой голос раскатился по ступенькам: