Джон Рикардс - Уинтер-Энд

— Это вы оставили мне записку? — спрашиваю я, усевшись напротив нее.

Она кивает, неотрывно глядя мне в лицо глазами цвета темного шоколада.

— Вам известно, что Анджела, ну, вы знаете, убитая, работала в детском доме в лесу? — спрашивает она и дует на кофе, остужая его. Глаз она с меня так и не сводит.

— Да. Известно. А что?

— Вы знаете, какие там были порядки?

Софи выпаливает этот вопрос тоном священника, говорящего о людях, которые практикуют черную магию.

— Простите, но об этом никто со мной говорить не хочет.

— И все знают, — шипит она. — Хоть и притворяются, что это не так.

— Знают что?

Температура подросткового гнева спадает на пару градусов, лицо девушки становится чуть более спокойным. Однако глаза, жесткие и пронзительные, продолжают впиваться в меня.

— Если я расскажу вам, вы мне поможете?

Я, стараясь несколько сбавить темп разговора, отпиваю кофе.

— Помогу в чем? — спрашиваю я, ставя чашку на стол.

— Выбраться отсюда. Возьмите меня с собой в Бостон. Деньги у меня есть. Я смогу найти там жилье и работу.

— Если я сделаю это, ваши родители обвинят меня в похищении ребенка. Почему бы вам не поговорить об этом с ними?

— Мама умерла, остался один папаша. Да они и не были моими настоящими родителями.

— Тогда, может быть, вам стоит поискать настоящих?

— Настоящие мне не нужны. Надеюсь, они уже горят в аду! — Эти слова слетают с ее губ с каким-то шипением, и, насколько я могу судить, ее гнев неподделен. — А город этот и всех, кто в нем живет, я ненавижу.

— Почему? — осторожно спрашиваю я, надеясь своим тоном успокоить Софи.

— Моему приемному отцу на меня наплевать, и мне на него тоже. Чуть не каждый вечер он напивается, сидя перед телевизором. А если обращается ко мне, то обычно орет, требуя приготовить обед или сделать еще что-нибудь. Надоело мне все это.

— Ну хорошо, я подумаю об этом, — соглашаюсь я, вздыхая и не питая никакой уверенности в том, что говорю правду. — Но только если вы честно расскажете мне все, что знаете.

Некоторое время она колеблется, словно пытаясь решить, можно ли мне доверять, потом спрашивает:

— У вас дети есть?

— Нет, — отвечаю я. — Пока что.

— Понятно. Но вы же знаете, что родителям полагается любить своих детей, так? Я думаю, мои настоящие родители умерли или с ними еще что-то случилось, потому что, если бы они меня любили, то не отдали бы в такое место. — Она произносит это без особой эмоциональности, но, похоже, испытывает облегчение от того, что нашелся наконец человек, готовый ее выслушать.

— Вы жили в «Святом Валентине»? Чем же он был так плох?

— Меня забрали оттуда, когда мне было лет пять или шесть. — Звучит это так, точно она говорит об освобождении из тюрьмы. — Но мне потребовалось лет сто, чтобы привыкнуть к жизни в каком-то другом месте. Там были особые порядки. Нам не разрешали покидать территорию дома, нас и во двор-то выпускали только в середине лета. Представляете? И думаю, будь я постарше, мне пришлось бы еще хуже.

— Вы это о чем?

— Детей постарше, если они совершали проступки, били или запирали в подвале на несколько часов, а то и дней. Все были обязаны работать по дому. Помню, кто-то из поваров избил одного мальчика половником только за то, что он расплескал приготовленную этим поваром подливку.

— Вы помните имена кого-нибудь из детей? Особенно старших? — спрашиваю я в слабой надежде, что она вспомнит мальчика по имени Николас. Однако меня ожидает разочарование.

— Нет, не помню. Двух-трех детей моего возраста я помню, и только.

— А как насчет персонала? Помните ли вы какие-либо конкретные поступки кого-то из этих людей? Какие-нибудь имена?

Она понимающе улыбается:

— Вы хотите узнать что-то об убитой женщине, верно? Простите, но я ее почти не знала, думаю, и другие дети имели с ней дело, только когда получали увечья.

— И никто никогда не сказал ни слова о том, что происходило в «Святом Валентине»? Ведь можно же было добиться его закрытия.

— Нет, никто. Я думаю, персоналу нравилось все, что там творилось. Если бы дом работал и сейчас, какие-то разговоры, наверное, пошли бы. Однако он не работает. Тот, кто поджег его, избавил от неприятностей очень многих.

Мне понятно, что вопрос, который я собираюсь задать, деликатен, но решаюсь все-таки рискнуть:

— Софи, шериф Тауншенд сказал мне, что ваша приемная мать умерла примерно в то же время, когда сгорел «Святой Валентин». Что произошло? Если вам не хочется говорить об этом, я вас пойму.